Босиком по стеклам. Книга 2 - Алекс Джиллиан

бы все было так, как ты мне поешь, ты бы и недели не провела вместе с ним, даже для того, чтобы заполнить пустоту внутри, — пытается подловить меня он. Во всепоглощающей тьме его глаз зарождаются огоньки параноидальной ревности, которая в прошлый раз довела нас до разгрома на яхте.

Но это правда! Я действительно делала все, что бы могло заполнить дыру в душе. Все, чтобы снова не вернуться в депрессию и не самые приятные мысли. И Коулу бы они не понравились. В какие-то моменты мне казалось, я готова уйти за ним… особенно сильно накрыло, когда потеряла нашего ребенка.

Пусть он и был совсем крошечным эмбрионом, но у малыша уже билось сердце.

Это был маленький плод нашей любви. Единственная моя надежда на то, что я смогу вновь увидеть глаза Коула. В его продолжении.

Боже. Сколько слез я выплакала. Ко дню встречи с Гримальди их уже не осталось.

— Я не говорю, что поступила правильно, связавшись с ним! — одергиваю руку от Коула и инстинктивно прижимаю ее к своему животу. — Я тебя похоронила, понимаешь? На тот свет отправила. Ты вообще, представляешь, что у меня происходит в душе сейчас? Когда я просто вижу тебя? Когда понимаю, что ты правда здесь? Когда осознаю, что могу до тебя дотронуться? Когда чувствую тебя в себе? — не удержавшись, я снова касаюсь Коула — прижимаю ладонь к его грудной клетке, но он сдержанно берет меня за запястье. Отстраняет, избегая близости, словно мои касания ему неприятны.

Его движения больше похожи на механические дергания бесчувственного робота.

Не рассчитав силу, он отталкивает меня, я легонько ударяюсь о полку шкафа бедрами, замечая в его взгляде проблески неадекватности и зарождающуюся вспышку гнева.

Возможно, этот разговор и правда стоило пресечь на корню. Но рано или поздно мы вернулись бы к нему снова, и взрыв был бы не менее мощным. Перед смертью не надышишься… мы хорошо это знаем.

— Зачем ты так со мной? — глухой вопрос на его беспощадное действие. Потираю запястье, ощущая легкую боль. — Ты не изменился, да? Все эти вспышки агрессии… они остались с тобой, Коул? Что теперь? Привяжешь меня к стальной балке фундамента дома в разгар песчаной бури? Давай, Коул. Если хочешь меня наказать, то сделай это сейчас, а не смотри на меня так, словно я тебе омерзительна…

— А что если не изменился, детка? Таким уже не устраиваю? Лучше бы и не возвращался из мертвых, правда? Гнил бы на том свете. Теперь я не просто «не принц», но уже и не правая рука короля, Пикси. И даже не программист, не мировой гений. Я — мертвец, простой работяга из пустыни, чья вахта закончится только в гробу. Не то, чего ты ожидала от жизни, верно? — Коул наступает на меня так, что я снова проваливаюсь в его рубашки.

— Хватит, Коул, остановись, — выставляю ладони вперед, выстраивая невидимую преграду между нами. — Боже, почему мы снова возвращаемся к этому? Это ведь так нелепо и глупо, особенно после того, через что мы прошли…

— Потому что, Анджелина, потому что! Я не могу держать себя в руках, когда представляю, как ты раздвигала перед ним свои ноги, — Коул не касается меня, но наотмашь бьет своим гневом и энергетикой, несущей в себе невидимые колья, вбивающиеся мне под кожу.

Она пылает от одной его близости, кровь внутри превращается в жидкий огонь.

— Так вот значит, как ты обо мне думаешь? Без вариантов, да? Твоя жена — конченная мразь и шлюха. Скажи мне это в глаза и прямо, зачем сотрясать воздух риторическими предположениями! Не раздвигала я не перед кем ноги, Коул! Ты мой первый, последний и единственный, черт тебя раздери.

— Не верю, — Коул отрицательно качает головой, бросая очередной озлобленный взор на одну из неудачных фотографий, где запечатлен мой поцелуй с Себастьяном. — Оставь эти сказки для прекрасных принцев. Своему личному чудовищу ты можешь открыть всю правду. Не переживай, детка. Я не в обиде. Мне изменили, но по-королевски, — чеканит он, снова приближаясь ко мне максимально близко. Чувствую себя клаустрофобом, на которого давят стены.

Мне нужен воздух.

— Это я тебе изменила? Во-первых, я думала, что вдова! Что нельзя сказать о тебе, этой докторше и других женщинах из городка! Кто кому изменял Коул? Или «я — мужчина, это другое», так?! — кулаки горят, клянусь, я готова ударить его. Срываю одну из рубашек с вешалки и швыряю в искаженные холодом и арктическим гневом черты Мердера. Черная, белая, красная… все они, одна за другой, летят в его лицо и грудь.

— Как ты догадалась? — рявкает Коул, разрывая одну из своих рубашек, предварительно сжав ее в кулаках, испещренных вздувшимися венами.

— То есть ты даже не отрицаешь, Коул? Ты…ты…, — в горле встает колкий ком из обиды, ревности и чувства собственничества.

Ведь он мой, только мой. Даже представлять не хочу… ничего не хочу.

— Думаешь, я кайфовал на курорте, Энжи? Кажется, я уже рассказал тебе достаточно для того, чтобы понять, что нет. Я потерял все! И никого не было рядом. Я снова оказался в своем чертовом шкафу, а на тебя…, — он вдруг берет меня за скулы, сжимая их до такой боли, что я всхлипываю. Его глаза метают молнии, как в тот вечер на яхте, когда он едва ли не снес всю мебель.

Втянув голову в плечи, я группируюсь и, нырнув под его предплечье, выбираюсь из капкана Коула. В следующую секунду он бьет по дверце шкафа с такой силой, что его начинает трясти как при шестибальном землетрясении.

А потом… огромная махина начинает падать в сторону — в ту самую, где нахожусь я. Я чудом успеваю отскочить, да так, что падаю на пол, теряя равновесие.

Шкаф с грохочущим хлопком мертвым грузом падает примерно в двадцати сантиметрах от моих ног.

Осознание того, что на месте дверцы могла бы быть я, ужасает меня. Я с горечью осознаю, что некоторые привычки и неосознанные реакции Коула, возможно, никогда не изменяется.

— А на тебя… я мог лишь смотреть сквозь замочную скважину, — заканчивает Коул, тяжело дыша и склонив голову. В его глазах отражается ужас — кажется, он и сам не может понять, что только что произошло. — Энжи, я… — словно очнувшись от наваждения, начинает Брейн.

Мой пульс учащается, я инстинктивно ощущаю исходящую от него опасность и пячусь назад, несмотря на то, что взгляд Коула снова меняется, возвращая ему трезвость и человечность. Всю ситуацию усугубляет завывающий ветер, гул которого нарастает с каждой секундой,