Марь (СИ) - Татьяна Владимировна Корсакова

— Машенька! Маша! Девочка моя! — Кто-то схватил ее за плечи, потянул прочь от болотного «оконца». — Не нужно тебе это! Не делай этого!

А ей нужно! Только это ей теперь и нужно. Ей не оставили выбора. Она готова заплатить, но взять у Мари то, что ей причитается. Она готова сделать что угодно, чтобы вернуть своего мужа!

Мари встала, мягко, но решительно оттолкнула от себя нянюшку, запрокинула лицо к небу, посмотрела на раскрывающиеся там огненные крылья и взмолилась:

— Верни мне его! Верни! Слышишь?

Ее услышали. Не оттого ли, что ждали этой просьбы? Мох под ногами Мари задымился и тлел, пока не рассыпался пеплом, пока болотная вода не выпарилась от жара, пока влажная земля не превратилась в горячую труху, а труха эта не стала просыпаться в пышущую жаром и искрами воронку.

Он выбирался из осыпающейся воронки долго, словно мучительно рождался в этот мир обновленным, пугающе страшным существом. Мари знала, что это чудовище — ее муж. Чувствовала сердцем и его голод, и его боль, и его… узнавание.

— Гордей… — Она отступила на шаг, хотя могла сделать шаг вперед, как сделал он сам. — Гордей, любимый, посмотри на меня!

Ему нечем было смотреть: вместо глаз у него были черные, сочащиеся ядовитым дымом дыры. Ему нечем было ответить на ее мольбу: вместо рта у него была страшная пасть. Никогда больше не быть ему человеком. Марь обманула… Исполнила желание: вернула ей мужа, но не вернула его душу. Права была нянюшка: Марь всегда обманывает…

Под ногами зачавкало и забулькало. Болотная шкура на глазах заживала, залечивала выжженные огнем раны, зарастала зеленой моховой шерстью.

— Не всегда… — Голос не мужской и не женский, может быть, вовсе не человеческий послышался прямо у нее в голове. — Но за все надо платить. Даже за любовь. Ты готова платить, дитя?

— Готова! — Мари не дала себе возможности подумать. Не могла она думать в тот момент.

— Хорошо. — В ее сложенных «ковшиком» ладонях заплескалась, забурлила болотная вода. — Вот тебе наш уговор…

Взмах рук и холодные капли упали на обожженную плоть, зашипели, испаряясь, вырывая из глотки чудовища сначала полный муки сип, потом крик, потом стон.

— Маша, зачем же ты?… — Гордей смотрел на нее своими синими-синими глазами. — Не нужно было, любовь моя.

— Нужно! — Мари бросилась к нему на шею, принялась осыпать поцелуями его лицо. — Тебе больно? Скажи, тебе было больно?

— Все хорошо, любимая.

Он обманывал. Она точно знала, как сильно, почти невыносимо больно ему было. Но он обманывал ради нее.

— Да, теперь все у нас будет хорошо!

Мари прижалась щекой к его груди, затаилась. Сердце Гордея не билось…

— Времени у вас до рассвета. — Голос, который не мужской и не женский, они услышали оба. — С первыми лучами солнца он вернется под землю тем, кем явился к тебе. Если не успеете расстаться, не обессудь: от него ты примешь мучительную смерть. Таков уговор.

— Нет! — Мари всем телом прижалась к мужу. — Нет! Не забирай его у меня!

— А кто ж забирает? Приходить он к тебе теперь будет часто. Коль захочешь увидеть своего суженого во плоти, плесни в него болотной водой.

Плесни болотной водой… Только и всего… А что с ним будет от этой воды? В каких муках он будет возвращаться?

— Все хорошо, любимая. — На затылок ей ласково легла его горячая ладонь. — Все хорошо. Мне совсем не больно…

Глава 34

Когда туман рассеялся, обе они плакали: и баба Марфа, и Стеша. Слезы катились по их щекам и падали в черную болотную воду.

— Как же так? — спросила Стеша, глядя на женщину, чью любовь и боль только что прожила. — Как же так можно, бабушка?

— Выходит, можно, Стефания. — Баба Марфа утерла слезы.

— Этот ожог… — Стеша посмотрела на шрам. — Откуда он?

— Это поцелуй. — Баба Марфа провела ладонью по своей щеке. — Его поцелуй. В тот самый первый раз я не ушла вовремя. Мы как раз прощались, когда он… Гордей начал оборачиваться. Как он не убил меня тогда? — Она покачала головой. — Где взял силы, чтобы сдержаться? Вот это, — она снова коснулась шрама, — это нам с ним был урок и напоминание на всю оставшуюся жизнь. Мою жизнь.

— Значит, это он тогда приходил? Это с ним вы тогда уходили на болото, бабушка?

— С ним. — Баба Марфа кивнула. — Не виделись мы с ним больше сорока лет.

— Почему?

— Почему?! Потому что это мука, Стефания, видеть, как по твоей воле и прихоти страдает тот, кого ты любишь больше жизни! Больно ему возвращаться ко мне. Так больно, что мне проще самой умереть, чем его воскрешать. Я бы и тогда не посмела, но испугалась за вас с Катей. Когда он такой… когда он угарник, нет в нем ни чувств, ни воспоминаний. Дикий зверь он. Дикий, голодный и беспощадный. — Баба Марфа покачала головой, а потом продолжила: — Да и зачем ему видеть меня такой? Старой и безобразной. Так я думала, Стефания. А оказалось… — Она отвернулась, наверное, чтобы Стеша не видела ее слез. — Оказалось, видит он меня прежней Машей, молодой и красивой. И сама я чувствую себя той, прежней. Вот такой она нам сделала подарок. Только плата за него страшная.

— А Анюта? — спросила Стеша, тоже украдкой вытирая слезинку. — Что стало с ней?

— Что стало? — Баба Марфа посмотрела на нее совершенно сухими, сощуренными глазами. — А то и стало. Потеряла себя моя любимая младшая сестра. У меня, когда я с болота вернулась, желание было только одно — умереть. Но такой милости Марь меня лишила. Хотя обустроить новую жизнь как-никак помогла. Жить я