История Венецианской республики - Джон Норвич

Венеция тоже выиграла с приходом Баязета. Так быстро, как только было возможно, султану были отправлены поздравления и предложения возобновить мирный договор 1479 года. Новый султан, человек довольно мягкий по сравнению с отцом, не только сделал это, но и внес в договор существенные поправки в пользу Венеции. Ежегодную дань отменили, налоги на ввоз снизили. Венецианцы даже укрепили свое положение на юге Адриатического моря — им отдали в аренду остров Закинф, а обладание им помогало защитить Корфу.

Вдруг оказалось, что туркам надоело видеть Венецию своим главным врагом. Вместо этого она стала объектом покровительства Османской империи. Для самой Венеции это была желанная перемена. За исключением короткого периода правления Кристофоро Моро, она никогда не теряла своей роли авангарда христианского мира, и теперь от вражды она опять с нескрываемым облегчением вернулась к мирной торговле.

Глава 27

ФЕРРАРСКАЯ ВОЙНА И КОРОЛЕВА КИПРА

(1481–1488)

Большой вашей ошибкой, венецианцы, было посягательство на мир других государств, мало вам того, что вы живете в самом прекрасном государстве Италии. Если бы вы знали, как вас ненавидят всюду, ваши волосы поднялись бы дыбом.

…Думаете ли вы, что те итальянские державы, что ныне объединились, действительно дружны между собой? Конечно же нет. Лишь нужда и страх перед вами и вашей мощью связали их… Вы одни, а против вас весь мир, не только Италия, но и страны за пределами Альп. Знайте же, что ваши враги не дремлют. Ради Бога, внемлите доброму совету, ибо вы в нем нуждаетесь…

Таким выразительным, недипломатическим языком обратился в 1467 году герцог Галеаццо Сфорца, сын и наследник Франческо, к секретарю Венецианской республики, пытаясь остановить довольно незначительную кампанию Коллеони. Он, пожалуй, преувеличил мирные устремления других итальянских государств и, конечно, недооценил значения другого чувства, которое помимо страха, хоть и не так наглядно, зато не менее объяснимо влияло на их антивенецианскую политику — зависти. Они завидовали красоте Венеции, ее величию, ее островной неприступности, а более всего — ее незыблемой политической системе, которая даже после жестоких военных и экономических кризисов оставалась символом стремления к скорейшему восстановлению и была источником сил для этого подъема. Так что молодой Сфорца говорил правду — Венецию ненавидели. Эта ненависть умножилась после подписания мира с турками и выросла, когда Апулия была захвачена и разграблена неверными. Соседи не пытались войти в положение Венеции, а венецианцы не очень-то стремились им свое положение объяснить, но строго придерживались своих политических интересов с чувством спокойного превосходства, которое они так долго воспитывали в себе и с которым они не расстались по сей день.

Тем не менее в 70-х годах XV века, когда экономика Венеции и ее международная репутация были подорваны, Венеция могла бы попытаться с помощью дипломатии обеспечить себе период мира, необходимый для восстановления. Но дож Джованни Мочениго и его синьория, похоже, считали иначе. По всем свидетельствам, дож отличался мягкостью и скромностью, но его портрет в Музее Коррер изображает человека с твердым, решительным характером, что отчасти объясняет те действия, которые республика предприняла осенью 1481 года против соседней дружественной Феррары.

Оба эти города многие годы находились в прекрасных отношениях. Еще недавно, в 1476 году, Венеция оказала вооруженную поддержку герцогу Эрколе д'Эсте, когда трон попытался узурпировать его племянник. Но теперь Эрколе, подстрекаемый, по всей видимости, тестем, Фердинандом, королем Неаполитанским, начал вести провокационную политику. Сперва он построил солеварни вокруг устья реки По, нарушив монополию, которую Венеция так ревностно охраняла на протяжении семи или восьми веков. Затем он начал поднимать какие-то смутные вопросы, касавшиеся определения линии границы, что, конечно, не улучшило отношений. Наконец, когда венецианский консул арестовал местного священника за неуплату долгов, а священник отлучил консула от церкви, Эрколе встал на сторону священника, хотя позже того осудил епископ. Даже после того как епископ неуклюже принес Венеции свои извинения (главным образом потому что папу Сикста шокировало известие об отлучении), Эрколе упорно отказывался принимать консула.

Несомненно, герцог затевал драку, выбрав момент, когда Венеция оказалась истощена долгой войной. Только он не понимал, что такое тяжкое оскорбление заставит Венецию доказать и всем вокруг, и себе самой, что она еще способна сражаться и побеждать. Снова дож попросил денег, и снова венецианцы откликнулись. И снова другие государства Италии укрылись за стеной собственных интересов.

На этот раз против Венеции объединились могущественные силы — Милан, Флоренция и Неаполь приняли сторону Феррары. Как ни странно, единственным союзником республики оказался папа Сикст, у которого нашлись свои причины желать ослабления Неаполя и Феррары. Он и подговаривал Венецию на поход. Благодаря его поддержке войско под командованием Роберта из Сансеверино сразу же начало наступление и поначалу добилось значительных успехов. Но потом, без всякого предупреждения, Сикст сменил сторону. Его южным границам серьезно угрожал король Неаполитанский, остальное довершила дипломатия сладкоголосого и, видимо, щедрого на подношения Лодовико иль Моро,[210] самого выдающегося из сыновей Франческо Сфорцы, недавно захватившего власть в Милане. Первым делом папа призвал Венецию сложить оружие. Дож Мочениго вежливо, но твердо отказал ему, заметив, что, поскольку это оружие совсем недавно получило личное благословение его святейшества, победа ему обеспечена.

Ответ Сикста был предсказуем. 25 мая 1483 года он наложил на Венецию интердикт. Однако республика просто его не приняла. Представитель Венеции в Риме отказался передавать папскую буллу своему правительству, и Сикст вынужден был отправить специального посланника к патриарху, который, в свою очередь, отговорился тем, что очень болен и не может передать ее дожу и сенату. Однако он тут же сообщил о ней в Совет десяти, а совет приказал любой ценой сохранить тайну, чтобы все службы в церквях проходили как обычно. А до сведения папы довели, что Венеция желает обратиться к предстоящему собору. Об этом намерении оповестили общественность, прибив копию письма к дверям церкви Сан Чельсо, в Риме.

Снова Венеция показала, что она в состоянии тягаться с папой, но вернуть его как союзника она не могла. Именно в тот момент, когда почти вся Италия ополчилась против нее, она совершила шаг, за который ее впоследствии тяжко винили. Она подбросила недавно коронованному молодому Карлу VIII, королю Франции, идею вторгнуться в Италию и претендовать на королевство Неаполитанское, в то время как его родственник, герцог Орлеанский, начал поход, чтобы объявить свои права на Милан.[211] Фактически, ничего предательского в этих действиях не было. К тому времени лига превратилась просто в кипу бумаг, и это был не первый и не последний раз, когда иностранной державе предлагалось вмешаться во внутриитальянскую войну. Но для Венеции это решение было необычно недальновидным. Французскому королю оно послужило поводом для далеко идущих амбициозных планов в отношении полуострова.

Но в тот момент ни король, ни герцог Орлеанский не приняли предложения Венеции. К счастью, король Неаполя, корабли которого в апулийских гаванях жестоко пострадали от нападений венецианского флота, был заинтересован в мире. Лодовико иль Моро, который обнаружил, что Фердинанд — союзник несговорчивый и неудобный, пришел к той же мысли.

Мир заключили на почетных для обеих сторон условиях, и Венеции достался город Ровиго и дополнительные территории вокруг дельты реки По. Когда в августе 1484 года в Баньоло подписали мирный договор, весь город праздновал победу. Три дня звонили колокола церквей, хотя некоторые горожане глохли от шума. Фейерверки, иллюминация, представления на Пьяцце, — все население воспринимало происшедшее именно как победу.

Только один голос, едва различимый в праздничном шуме, протестовал против этого мира. Когда вести о мирном соглашении достигли папы Сикста, он уже находился на смертном ложе. «Он будто язык проглотил. — вспоминает в письме к Лоренцо Медичи флорентийский посол. — Он не мог подобрать слов, но когда подобрал их, то пробормотал, что никогда не признает этого бесчестья». Однако времени на то, чтобы подтвердить это нелестное решение, у него уже не оставалось. Когда легаты попытались его успокоить, он отстранил их тем мягким жестом, который обычно означает благословение и дружескую просьбу удалиться. На следующее утро он умер.