Полное и окончательное безобразие. Мемуары. Эссе - Алексей Глебович Смирнов (фон Раух)

особое чувство мирового погоста и преемственности живых с мертвыми, часто только частично переселяющимися в души живых. У меня явно имеются очень большие связи с людьми двадцатых и тридцатых годов. Я помню, как я вошел в дом к одной даме и, сразу подойдя к дубовому резному платяному шкафу, открыл его и увидел старое, довоенное кожаное пальто и английские полосатые пиджаки тридцатых годов. Это были вещи расстрелянного троцкиста, и мы очень долго говорили с этой дамой о судьбе убитого и всего их погибшего круга. Я с ней с тех пор подружился и участвовал в ее похоронах. Такая же ситуация у меня была с одной состарившейся эстрадной певичкой, певшей при немцах в Крыму и Таганроге. У нее в шкафу висел серый немецкий мундир обер-лейтенанта, принадлежавший ее бывшему возлюбленному, молодому человеку из дворянской семьи, перешедшему к немцам и потом застрелившемуся. Мы с этой певичкой подолгу пили коньяк крохотными старинными рюмочками, слушали довоенные старые шипучие пластинки, и я ей рассказывал о мыслях самоубийцы, которые ее очень удивляли своей достоверностью. Это все не игры с дьяволом и не парапсихологические опыты, а вхождение в надчеловеческую атмосферу, окружающую нас, с которой большинство людей не хотят считаться. У меня во флигеле до сих пор висит старый плащ регланом, в котором Андреев ходил в лес, и стоит палка его зонта-трости. И целы его письма к моим родителям и подаренные им альбомчики со стихами, чистыми и немного наивными. У альбомчиков пожелтевшая бумага, а обрезы посеребренные. Даты на всех бумагах довоенные. Я иногда раскладываю эти реликвии, перечитываю их, и у меня возникает материализованная тень послетюремного сумрачного Андреева с ввалившимися беззубыми щеками и уже отрешенным взглядом. Таким я его много раз писал по памяти, даря портреты его поклонникам. Это были специальные подарочные бесплатные портреты. Все его поклонники теперь уже умерли, передав мои портреты другим, еще живым, поклонникам.

Я сам не поклонник поэта и писателя Андреева, я поклонник человека Андреева, а точнее — типа человека, воплощенного Андреевым. Все, кто знал известного политического деятеля возрождения Израиля Жаботинского, были его поклонниками как самого блестящего собеседника его эпохи, не придавая большого значения его стихам и переводам. Так же почитали когда-то устного Чаадаева и Тютчева, влиявших на свое время не своими письменными свидетельствами, а блестящей устной речью. Так же влиял и Андреев на свое время — пообщавшись с ним, слушатели думали: еще жива душа свободной, непорабощенной России.

Мать Андреева — «дама Шура», как называл ее немного влюбленный в нее Горький, — умерла родами второго сына Даниила. Отец — Леонид Андреев — возненавидел ребенка, отнявшего у него страстно любимую им жену, не хотел его видеть и отдал сына воспитывать в семью сестры жены и ее мужа доктора Доброва, где мальчик и вырос. Из особняка Добровых в Левшинском переулке, где он прожил всю свою жизнь, Андреев был забран на Лубянку, и заодно с ним арестовали большинство обитателей этого еще допожарного здания. Проходя по Левшинскому переулку, я обычно присаживаюсь, постелив газету на уцелевший белокаменный фундамент добровского особняка, так как сейчас, в лужковской Москве, все скамейки выломаны, а парадные старых зданий превращены в туалеты. Помня об обстоятельствах своего рождения, Андреев с суеверным ужасом относился к проблеме беременности и родов, и когда моя мать забеременела мною, то он очень переживал. Особенно до войны и до второй женитьбы на Алле Александровне Андреев часто бывал у моих родителей, где его особенно тепло привечала моя мать, пережившая с детства, как дочь казачьего атамана, близкого к двум последним императорам, долгие гонения и притеснения от большевиков и потому особенно внимательная ко всем гонимым и преследуемым. Уехав летом в Крым, Андреев писал матери письма и открытки, сообщая, что он молится за нее и за ее будущего ребенка, то есть за меня.

Родившись, я получил общий сепсис, и академик Сперанский, тогдашнее медицинское светило, провел на мне эксперимент, сделав мне впервые в СССР глобальное переливание крови. «Все равно умрет, давайте попробуем», — сказал он. Все рожденные в 1937 году по разным причинам придают некоторое значение этой дате, хотя среди тогда рожденных младенцев большинство были дети палачей и их пособников. Сам Андреев не пытался заводить детей, но его жены, как мне известно, не делали от него абортов. Прадед Даниила Андреевича был уездным предводителем дворянства в Орловской губернии и завел ребенка от таборной цыганской певицы, как говорили — редкой красавицы. Все мужчины — ее потомки были красивы особой южной красотой, и за ними всю жизнь бегали женщины, грубо принуждая их к сожительству. Моего отца, смолоду горбоносого дворянина с эспаньолкой, преподававшего в институтах, тоже сильно преследовали студентки, присвоившие ему кличку «Иисус», и различные сексуально неустроенные женщины, требовавшие от него детей. Я знаю, что и Андреев, и мой отец очень жаловались друг другу на женский сексуальный терроризм и делились опытом, как отделываться от назойливых дам. Подобным же женским насилиям и приставаниям всю жизнь подвергался и я, но не был всегда так стоек, как мой отец и его друг, мой фактический крестный отец, молившийся за меня своим, только ему известным божествам. Андреев не был бахай, но был всебожник, и у нас с ним есть некое сходство в мистическом восприятии самой идеи Бога. Я свой человек не только в православных храмах всех ветвей и юрисдикций, но и в дацанах, в синагогах, в протестантских молельных домах, но только не в католических костелах, где существует тоталитарная система подчинения церковной иерархии и где Бог приобрел материального заместителя. Я не вижу особой разницы между Ватиканом, красным Кремлем и гитлеровским Берлином. Очень часто все эти три тоталитарные организации действовали дружно, в том числе и в еврейском вопросе, оправдывая и поощряя насилие. Теперешний Войтыла недаром, прилетев в Грецию, сразу стал кланяться византийской земле за все вековые гадости Ватикана. Фактически красным ермолкам надо кланяться на все четыре стороны света и просить у всех прощения за свои моральные и физические преступления. Апологетикой Ватикана Андреев никогда не занимался, отдавая предпочтение различным католическим сектам, вроде альбигойцев, и закрытым рыцарским орденам.

Эти строки я пишу за письменным столом, где когда-то Андреев, выйдя из тюрьмы, писал свою «Розу мира», а за окнами липы и березы, опавшие листья с которых он босиком собирал осенью и жег костры. Я знаю, что он очень любил засыпать под вскрикивания подмосковных электричек и гул высоко в небе парящего одинокого самолета. И я тоже люблю всю эту