Запев - Сергей Заплавный

Дождавшись, когда страсти накалятся, слово взял Цедербаум. Говорил он, по своему обыкновению, цветисто, то поддерживая линию Ульянова, то соглашаясь в чем-то с Тахтаревым, Якубовой, — и это было тоже отступничество.

Петру вдруг показалось, что у Юлия Осиповича два лица — одно ясное, смелое, дружеское, другое глядит отчужденно, замкнуто, неискренно, как у Нерукотворного Спаса. Наваждение, да и только.

Потом Петру почудилось, что он раздваивается сам — не только в отношении к Якубовой, Цедербауму, но и к самому себе. Он потерял нить разговора, ушел в себя, а когда его спросили, что он думает по затронутым вопросам, разволновался:

— Зачем спорить? Есть только один «Союз…» — союз политической борьбы… Его нельзя подменять рабочими кассами. Не для того мы сидели и сидеть будем!..

В тот день «старики» и «молодые» так и не пришли к общему мнению. Условились собраться на следующий день — у Цедербаума и доспорить.

На Верейскую Петр вернулся поздно. Антонина встретила его ласково, ни о чем не спросила, ни в чем не упрекнула. За столом говорила о милых пустяках, шутила, напевала что-то незатейливое, успокаивающее. И Петр понемногу ожил, приободрился, перестал чувствовать свою неприкаянность. Даже пообещал, что весь следующий день не отойдет от Антонины ни на шаг.

Утром их разбудил стук в дверь.

— Кто там? — тяжело поднялся Петр.

— Это я, Малченко, — донеслось из коридора.

Петр озадаченно замер, силясь понять, зачем так рано понадобился товарищам. Александр — держатель связей, адрес Петра он вчера между делом выспросил. Его появление здесь — верный признак того, что случилось что-то непредвиденнее.

Наскоро одевшись, Петр вышел в темный коридор.

— Все меняется, — торопливо зашептал Малченко. — У Юлия Осиповича сойдемся в шесть, у фотографа — через час. Не опаздывай.

— У какого фотографа? — удивился Петр.

— У твоего, разумеется. Неужели забыл? Ведь договаривались! Сделать снимки на память — свои и общим кругом. Ты сам предложил мастерскую на Вознесенском проспекте…

Только теперь Петр стал припоминать: идею запечатлеться перед отправкой в Сибирь подал Кржижановский, а Петр назвал имя Везенберга — отменный мастер, к тому же надежен…

И вновь Антонина не высказала обиды.

— Дело хорошее, Петрусь. Ты только скорей возвращайся!..

Везенберг встретил Петра так, будто они вчера расстались:

— А я уже начал думать, что посетителей в такую погоду не будет… Метет-то как, а? Очень нефотографическая погода. А между тем смельчаки находятся. Что вы на это скажете?

В зале за ширмами Петр заметил Ульянова, Кржижановского, Старкова и Малченко.

— Скажу, что будут и другие, — ответил Петр, чувствуя в себе прежнюю легкость, общительность.

— Увидев вас, я так и подумал, — понимающе кивнул Везенберг. — Долгонько вы у нас не показывались!

— Долгонько. К сожалению, отсутствовать мне предстоит еще дольше, — усмехнулся Петр.

— Всем остальным, как я понимаю, тоже?

— Увы. Именно поэтому для нас нет плохой погоды.

— Если не возражаете, я распоряжусь насчет чая.

— Вы очень добры…

— На сколько персон?

— Девять-десять.

Следом за Петром явились Цедербаум и Ванеев. Радченко все не было. Опаздывал и Ляховский, которого пригласил Юлий Осипович.

— Пора начинать, — наконец предложил Старков. — Если придут, подстроятся.

Везенберг провел их в лучший павильон — с бархатными занавесами, с гнутой, изукрашенной орнаментом мебелью, с декоративными тумбами.

— Кто сядет к столу? — спросил он у Петра.

— Владимир Ильич, — не задумываясь, ответил Петр.

— Прошу, — Везенберг положил на сверкающую столешннцу две книги, сдвинул верхнюю, вероятно для большая выразительности.

— Места всем хватит, — улыбнулся Ульянов, сделав приглашающий жест Кржижановскому и Цедербауму.

— Пожалуй, — подсел к столу слева от Ульянова Юлий Осипович..

Глеб опустился на стул справа.

— Так, хорошо, — одобрил Везенберг. — Теперь сделаем второй ряд.

Слева от Владимира Ильича оказался Петр, справа — Малченко.

— А вам лучше опереться на тумбу, — посоветовал Ванееву Везенберг. — Главное, чтобы не было скованности.

Затем он перешел к Старкову:

— Для пропорции вам следует занять такое же место с другой стороны. А то останется пустое место слева.

— Зачем нам пропорции? — шутливо воскликнул Василий и, развернув стул спинкой вперед, оседлал его, будто скакуна, очутившись рядом с Кржижановским. — Чем плохо?

По лицу Везенберга скользнуло неудовольствие, но спорить он не стал, молча отошел к аппарату. Настроив его, обвел «декабристов» долгим взглядом:

— Не вижу улыбки, господа! Где же ваша улыбка?

— Отдыхает, — объяснил Старков.

— Не смею настаивать. Попробуем снять вас отдельно от нее.

Петр смотрел в глазок аппарата напряженно, не мигая, но ему казалось, что лицо его светло и безмятежно.

7

Три дня свободы промелькнули незаметно, и вновь Петр оказался в одиночке — на этот раз в пересыльной тюрьке.

Тюрьма находилась на огромном пустыре за Николаевским вокзалом. Вокруг безжизненная местность. Глубокие, грязные выбоины припорошены снегом. По ним то и дело выбредали в дальний путь очередные партии арестантов. С визгом затворялись за ними первые, затем вторые двери, вспыхивали и гасли вдалеке голоса. И тогда камеры охватывала недобрая томящая тишина. Временами она взрывалась руганью, задушенными криками, топотом надзирателей.

На прогулках Петр вновь оказался в паре с Цедербаумом.

— Что так мрачен, Петр Кузьмич? — попробовал расшевелить его тот. — Мы еще повоюем! Не падай духом.

— Я и не падаю, — усмехнулся Петр. — Я просто молчу.

От Цедербаума он узнал, что Ульянову и Ляховскому удалось добиться разрешения следовать до Москвы на свой счет. Это известие несколько улучшило настроение Петра.

Дни шли за днями, а отправку все не назначали. Потом вдруг объявили отъезд, довели в ярко освещенную комнату с решетками на дверях.

В комнате было людно. Петр растерянно остановился на пороге, узнавая и не узнавая собравшихся. Цедербаум, Кржижановский, Старков, Ванеев… Их обступили родные и близкие.

«Прощальное свидание», — догадался Петр и тут только заметил Антонину. Она смотрела на него с плачущей улыбкой. Под руку ее поддерживала Мария Павловна Реванцева.

Петр обнял обеих, но видел, но чувствовал он только Антонину. Ей и шептал, не в силах побороть бивший его озноб: