Черный истребитель - Blackfighter

– Вы рады? - спросил Эскер, возникая у нее за плечом.

Кэсс приподняла ладонь покойника, с удивлением увидела на ней и на запястье ярко-синюю сетку сосудов, оттянула веко, с равнодушием прикасаясь голыми руками к мертвой плоти. Конъюктива тоже была украшена синей паутиной.

– Да, разумеется, рада. Все прошло по плану. Шпион отравлен, можно подводить итоги, - старательно пряча удивление в голосе, сказала она.

– И каков же итог? - с нетерпением спросил Эскер, но тут где-то рядом, кашлянув, заговорил Полковник:

– Итоги мы обсудим завтра, в десять.

– Но…

– Это не обсуждается, - отрезал Полковник, и Эскер не стал ни спорить, ни размахивать своим великим и могучим, но мало кого теперь интересующим допуском.

– Чем его отравили? - спросила Кэсс медика.

– Пока не понял, какой-то редкий минеральный яд. Выясню к утру, нужно найти реактивы и тесты.

– Выйдем, - предложил Эскер ей и Полковнику. Они вышли в холл. Кэсс с интересом смотрела на Эскера, тот смотрел на нее.

– Камера была кем-то отключена? - поинтересовалась Кэсс, и Эскер сначала кивнул, а потом уже сообразил, что промахнулся.

– Где сегодня были ваши люди? - спросил он.

Кэсс радостно улыбнулась. Вот он, подарок, вот она, ленточка. Дерг!

– Мои люди сегодня весь день были на виду у остальных, к покойнику не приближались.

Подарка не вышло. Эскер слишком хорошо владел собой. Кажется, его ничуть не удивила и не разочаровала эта новость. Кэсс чертыхнулась про себя, но спросила спокойно:

– Я могу вернуться в капсулу?

– Я проверю ваши слова, - пообещал Эскер.

– Проверьте, конечно же, проверьте. Я вам даже помогу: бар - столовая - холл диспетчерской - летное поле - казарма патруля - медики. Запомнили? Проследите, пожалуйста, весь маршрут, не упустите чего-нибудь, - заботливо издевалась она, и Эскер дрогнул скулами, напряг ноздри. Видно было, что еще пара фраз в подобном тоне, и он все-таки взорвется. Но она поймала предостерегающий взгляд Полковника и кротко промолчала.

На рассвете их подняли на задание. Едва очнувшись, Кэсс услышала, как по крыше барабанят капли дождя, и, наспех натянув костюм, вылетела во двор. Крупные, тяжелые, удивительно холодные капли падали ей на щеки, скатывались с гидрофобного покрытия летного костюма на голые ладони, и, предвкушая удовольствие полета в рассветном дожде, она пошла к тактическому классу, с трудом удерживаясь, чтобы не перейти на бег.

По дороге ее все-таки скрутило, и хорошо, что никого из ребят не оказалось рядом. Дождь вдруг оказался пощечиной - она будет мчаться сквозь тугие струи, рассекать собой-машиной грозовую тучу, а Кэни, не убереженный ей Кэни, уже никогда не поднимется в воздух. Шрам на руке запульсировал, впервые напомнив о себе, и от рассеченной ладони боль ползла куда-то вверх, к груди, свивалась там змеей и толкалась в стенки грудной клетки. Боль тлела проглоченными углями, и не было того вина, той крови, которыми можно было бы ее загасить, залить выжигающее пламя. Залить такое можно только слезами, но этого было не дано. И ничего с этой требовательной болью не поделать - только нести ее в себе и не давать выплеснуться на остальных. У каждого - своя боль, и делиться нельзя. Не поможет. Ее не разделишь - лишь только умножишь.

Задание сообщил адъютант, который был недавно в этом же классе, когда над базой схлестнулись машины Империи и Олигархии. Он дружески кивнул Кэсс, та постаралась улыбнуться в ответ.

– У вас кровь на подбородке, капитан, - тихо сказал он.

Кэсс и не заметила, что прокусила губу. Она отерла тыльной стороной ладони подбородок, еще раз улыбнулась - "пустяки". Они подождали остальных - таких же мокроволосых, предчувствующих редкую, истинную радость и тщательно скрывающих друг от друга стон, рвущийся из груди.

– Задание несколько странное. Сейчас с гарнизоном обсуждают условия капитуляции. Речь, конечно же, идет о том, чтобы сохранить технику. Гарнизон угрожает ее уничтожить. Так вот, от вас требуется довольно простая вещь - устроить над ними маленькое представление. Простое, но эффектное. По возможности, не уничтожая ангары и прочие скопления техники.

Кэсс засмеялась. Она знала, ей не нужно было переспрашивать, чтобы быть уверенной в том, кто сделал именно им этот подарок. Выбирая между двумя более-менее функционирующими эскадрильями, Полковник вспомнил о том, как она любит дождь.

– Это будет самое незабываемое представление в их жизни! - пообещала она, оглядела своих и скомандовала: - По машинам!

…Ветер, наверное, был иллюзией, ведь лицо защищено шлемом и раструбом кислородной маски, но у нее не было лица, не было рук, только два стальных крыла и послушное мощное и гибкое тело между ними, и эти крылья взрезали воздух, и вибрировали на них капли дождя. Не было лица, рук, кожи, только чувствующая каждую каплю, каждую молекулу встречного ветра стальная броня, только ровно ревущие моторы, только точность прицела. Разрывая ветер, она неслась где-то в небе, падала в него, в сияющее пламя восходящего солнца, и у солнца был миллион оттенков, неразличимых снизу, с земли, а слева от нее дождь уже закончился, и там высилась хрупкая арка радуги, а в радуге было не восемь знакомых всем [Физиологические особенности расы, к которой принадлежит Кэсс и остальные, позволяют видеть в расширенном спектре, захватывая часть ультрафиолетового диапазона.]- дюжина, две дюжины цветов. Она выполняла фигуры - на двоих с Сэлэйн, и в их слиянии была такая запредельная степень взаимного понимания, взаимного доверия, которой не могло быть даже в самой огромной любви на земле. На земле. В этом было все дело. На земле они не жили, жили они лишь в небе, а земля была пустым звуком, гравитационной компонентой в системе координат, которыми она жила.

В небе нельзя умереть, шептал ей дождь. Тот, кто умер в небе, тот жив - становится дождем, градом, штормом на морском побережье, радугой, самим небом, бескрайним его простором. Умирают на земле, в небе - просто делают еще один, финальный шаг на пути, и становятся ласковыми ладонями, которые поддерживают каждого, кто осмеливается подняться в него. Небо не убивает - небо зовет к себе, каждого в свой срок, небо знает, когда пора делать шаг, подсказывает, приглашает. Нет, он не умер, зеленоглазый мальчик, объяснял ветер. Он здесь, он - это я, он и все остальные, кого вы, наивные люди, еще не ставшие небом, считаете мертвыми.

А я, а как же я, спрашивала ветер и дождь Кэсс, почему ты не зовешь меня? И дождь смеялся, лаская ее крылья новыми упругими струями: тебе еще рано. Закончи все, что должна закончить, пройди свой путь до конца, и тогда я встречу тебя. И это обещание утешало, а ледяные капли вымывали потихоньку из груди горящие угли. Останется боль ожога - боль утраты, останется чувство вины - знание об ошибке, но небо простило ее, не швырнуло на землю, отвергая. А если небо простило - кто посмеет судить?