Заплачено кровью - Валерий Киселев

Под вечер к ним присоединились отряды лейтенантов Баранова и Михайленко, в каждом человек по двадцать, потом еще несколько мелких групп из их же дивизии.

На привалах все валились, как попало, не выбирая места - грязь, так грязь. Поднимались медленно, поэтому полковник Гришин давал команду на подъем раньше, чем истечет время привала.

- Захожу я в одну деревню, - услышал Вольхин голос сзади, это был сержант Коробков, - оладьями пахнет! Запах - невозможный! А я один шел, ну, думаю, сейчас наемся. Захожу в избу и точно: баба оладьи печет. Спросил поесть, а она - "Оставайся в мужьях, тогда дам. Бросай, - говорит, - свою Красную Армию". - Ах ты, свинья, - говорю. - Я Родину защищаю, а ты мне такое предлагаешь!". Она из избы, а потом гляжу - немцев двоих ведет, вот ведь стерва! Я скорей в сени да в овраг. Догнал Михайленко, давай, говорю, вернемся и прибьем эту бабу. Отговорил он меня. А я уж еле стою, так изнемог. Надо идти, а не могу. Затащил он меня в сарай, положил на солому, дал поспать два часа. Так и спас меня, а то бы не дойти. Вот я удивляюсь: как он умеет так сказать, что бодрость появляется!

- Попов тоже мужик, что надо. Комиссар, одно слово, - добавил кто-то идущий рядом с Коробковым.

- Немцы догоняют, товарищ полковник! До роты, не меньше, - услышал Вольхин встревоженный голос адъютанта командира дивизии.

- Прибавить шагу! Приготовиться к бою! - понеслось по колонне. - Всем быстро к болоту!

Вольхина и еще человек пять-шесть, оказавшихся в колонне последними и отставшими, догоняли немцы.

Они шли редкой цепочкой, лениво постреливая и громко переговариваясь.

- Я больше не могу...

Вольхин оглянулся. Он и этот боец были последними, все из их отряда скрылись в лесу. Боец сидел на кочке, тяжело дыша и опустив голову на грудь.

- Вставай! Убьют же!

- Не могу... Ты иди, лейтенант... Запомни: Солдатов я, Иван, с автозавода. Скажи ребятам нашим...

Вольхин пошатнулся, хотел было поднять его, но сам с трудом удержался на ногах.

- Оставь, браток, смерть пришла...

Метров через двести, оглянувшись, Вольхин увидел, как к Солдатову подошел немец, приставил к его голове автомат и дал короткую очередь...

Колонна капитана Шапошникова 30 октября вышла на станцию Щигры, где стояли уже свои. Сплошной линии фронта не было и здесь, все последние пять дней его отряд шел по ничейной территории, не встречая никаких следов армии. Когда разведгруппа лейтенанта Пизова доложила, что в Щиграх на станции наш комендант, Шапошников, еще не веря сам себе, все же понял, что и на этот раз они все-таки уцелели, будут воевать и дальше, и все-таки полком.

Через двое суток на станцию Косоржа, недалеко от Щигров, вышла колонна полковника Гришина.

Лейтенант Вольхин, когда услышал из репродуктора на станции голос Левитана и увидел наплясывавших пьяных бойцов, ощутил такое состояние, что первая его нелепая мысль была - "Неужели Победа!". На всех окружавших его лицах было такое неописуемое веселье, что первой в голову пришла именно эта мысль, о Победе. И только вслушавшись в голос Левитана, Вольхин понял, что люди радуются тому, что они сейчас живы, вышли к своим, они не остались в болотах мертвецами, а поживут еще - кому сколько отмеряно.

Цистерну на перроне облепила толпа окруженцев, слышались песни, тут же плясали, многие пили прямо из касок, даже из пилоток.

- Петр Никифорович, - Гришин позвал Канцедала, - найдите противотанковую мину и прекратите это безобразие, перепьются же от радости. И какой дурак ее здесь оставил...

Вечером того же дня колонна полковника Гришина товарняком по узкоколейке была переброшена в Щигры, где его встретил капитан Шапошников.

- Опять раньше меня вышел? - не скрывая радости, усмехнулся Гришин. Сколько у тебя людей?

- Со мной семьдесят шесть.

- Это все, что осталось от полка? - Гришин хотел, было, выругаться, но вспомнил, что сам же растащил у него полк еще под Навлей.

- Управление полка все со мной. Людей дадите - могу воевать.

- Штаб-то и у меня есть, командовать нечем.

- Должны подойти еще две колонны полка, разведчики мои ведут, - сказал Шапошников.

- Михеев тоже вышел. Сто десять человек с ним.

- А полк Князева разве не с вами шел, товарищ полковник? - спросил Шапошников.

- Они в сторону Брянска ушли, еще до Литовни, - ответил Гришин, Алексей Александрович, - позвал он Яманова, - посчитай, сколько нас сейчас в наличии.

- Посчитал уже. Триста тридцать человек всего. Но должны выйти еще, надеюсь, - ответил Яманов.

- А построй-ка всех, кто есть. Хочу посмотреть, - приказал Гришин.

Он медленно шел вдоль строя, вглядываясь в лица бойцов своей дивизии. Сейчас ему как никогда важно было убедиться, что дивизия жива, все же жива. Надо было показать и себя, чтобы люди поняли: пусть их сейчас немного, но они сейчас не окруженцы, а дивизия. Пусть битая-перебитая, измученная, без единого сухаря, в рваной, но - в форме, и, главное, с оружием, со знаменем все-таки дивизия!

Полк Шапошникова заметно выделялся из остальных, стоявших в строю. Люди выглядели посвежее, обмундирование было более-менее подшито.

- Что же вы, товарищ капитан, - Гришин подошел к Филимонову, - В солдатской шинели, без знаков различия, вы же командир, начальник штаба полка. А вы - доктор, и в таком рванье..., - но Гришин говорил тихо, чтобы не слышали бойцы, и с мягким укором.

- А это кто? Как тебя мама на фронт отпустила, такую маленькую? Гришин остановился напротив ладной девушки в фуфайке.

- Санинструктор Анна Салынина! - бойко ответила девушка, - Мама меня на фронт не отпускала, это я сама, товарищ полковник.

- А сколько же тебе лет, дочка?

- Семнадцать скоро!

- Она с нами, товарищ полковник, от Судости идет. А вообще - из артполка Малых, еще с Мурома, все окружения прошла, - сказал Шапошников, Как наши мужики посмотрят на нее, так шагу и прибавляют: стыдно перед девчонкой слабым показаться. Моральный фактор...

- Так берегите же ее, тем более, что она сейчас одна на всю дивизию и осталась!

- Бобков, кажется? - спросил полковник Гришин, - Почему без петлиц? Вы же политрук.

- Он разжалован, товарищ полковник. - сказал капитан Лукъянюк, - Порвал партбилет в окружении.

Последним в строю оказался... немец. Худой солдатик в одном мундире и в драных коротких сапогах.

- Это еще что за фрукт! - удивился Гришин.

- Разрешите доложить, товарищ полковник, - подошел капитан Лукьянюк. Сдался добровольно в плен под Гремячим, водитель. Так и шел с нами все это время...

- Но почему в строю? - возмутился Гришин.

- Сейчас уберем...

Лукьянюк так привык к этому немцу, что перед построением даже не обратил внимания на него. Надо было приказать ему постоять пока в сторонке, но забыл.