Гибель советской империи глазами последнего председателя Госплана СССР - Владимир Иванович Щербаков

и поплыли по реке брёвна: день плывут, неделю, другую, уже все берега в штабелях. Наконец осёл возвращается, звери к нему: как, мол, удалось выбить дефицит, да ещё так много. Осел отвечает: “Договориться проблем не было. Там все свои. Просто предыдущие ходоки им не сказали, как планируют мост строить – поперёк реки или вдоль, поэтому и материалы не известно как выделять. Я пообещал построить мост вдоль. Посчитали ресурсы. Наш главный утвердил. Брёвна выделили по норме”.

Сказка – ложь, да в ней намёк… Такой подход приводил к тому, что все вопросы решались не комплексно. Например, Совмин СССР предлагал системно перестроить механизм управления народным хозяйством, а ЦК КПСС одни меры одобрял, а другие отклонял. Работа начинала походить на пошаговый переход с правостороннего движения на левостороннее: сегодня переводим на него автобусы, завтра такси, потом автомобили с чётными номерами… Так, стандартно, по-русски всё в реальности и происходило. Шли бесконечные теоретические дискуссии о перестройке. Постепенно приходило понимание сложности практических проблем. А пока каждый день приходилось иметь дело с последствиями неадекватных мер или бездействия, имитирующего гиперактивность людей, считавшихся нашими главными начальниками».

Шахтёры. Страсти вновь накаляются

В конце 1989-го и в 1990 году бремя забастовок стало серьёзным испытанием для Правительства СССР. Фактически союзный Совмин был вынужден взять на себя ответственность за все экономические провалы республиканских министерств и ведомств, за произвол и попустительство местных партийных и советских органов власти.

Вместо того чтобы заниматься неотложными вопросами реформирования экономики в период нарастающего общеэкономического кризиса союзному руководству приходилось решать сиюминутные задачи и буквально «в ручном режиме» снимать социально-экономические конфликты регионального уровня. Готовились многочисленные протоколы о согласованных мерах, премьер-министр, его заместители, министры занимались определением уровня повышения зарплат шахтёров, непосредственно занятых на подземных работах, участвовали в организации перевыборов директоров шахт и тому подобными важными, но всё-таки мелочами.

Правительство Н.И. Рыжкова не могло справиться с лавиной нарастающих социально-экономических проблем, тем более на фоне стремительного развала существующей системы управления.

Щербаков В. И.: «Следует сказать, что об этих поездках у меня осталось меньше воспоминаний, т. к. я стал ездить в шахтёрские регионы с большим начальством. А значит, главный груз ответственности лежал уже не на мне».

Осенью 1989 года вновь забастовала Печора. 1 ноября во всех трудовых коллективах шахт объединения «Воркутауголь» прошли митинги, на которых анализировался ход выполнения Постановления № 608 Совета министров СССР и принятых к исполнению требований шахтёров. Тогда впервые были в основном выдвинуты и политические требования.

В Воркуту 6 ноября прибыли председатель Совмина Н.И. Рыжков, с ним 6 союзных министров, в том числе угольной промышленности – М.И. Щадов и председатель Госкомтруда В. И. Щербаков.

Щербаков В. И.: «Осенью 1989 года мне сделали тяжёлую операцию, всего располосовали от груди и до “много ниже пояса”, и я уже третий день отлёживался в палате реанимации. Ещё не успел из неё перебраться в обычную палату, раздался звонок Рыжкова: “Чего это ты там разлёгся, молодой ещё, тебе, как медному чайнику, ещё работать и работать. Можешь лететь?” Я ответил: “Если надо, конечно, поеду”. После чего получил ценное указание: “Ну, тогда, завтра в 7 утра из Внуково-3 вылетаем!”

Меня медсёстры посильнее замотали бинтами и под подписку о личной ответственности отпустили из ЦКБ (кремлевской больницы). Что произойдёт дальше, я себе даже представить не мог!

В поездку отправилось пять или шесть министров СССР. Долетели мы до Салехарда, взяли на борт президента Республики Коми и местного генерала КГБ, потом в Воркуту. Из аэропорта сразу отправились на шахту “Первомайская”, а после неё на знаменитую возглавляющую все забастовки “Воргашорскую”. Там спустились в шахту, проехали на вагонетках до лавы, что сделать в Донецке было невозможно. Штреки северных шахт – это просто Ленинградский проспект Москвы, по сравнению с донецкими шахтами. Поговорили с людьми. Нормально, спокойно.

После этого отправились в сам город Воркуту, где в Доме культуры была запланирована встреча с представителями всех шахт.

Колонну на пути сопровождала гаишная машина с мигалками, мы ехали на автобусе ЛИАЗ, за нами следовало несколько машин местных руководителей и много машин прессы. В этом регионе уже была зима с большим снежным покровом, и дорога представляла собой снежный жёлоб, похожий на трассу для бобслея со снежными стенами высотой около полутора-двух метров.

Неожиданно началась сильная метель, и мы перестали что-либо видеть, в том числе машину ГАИ, идущую впереди. Пришлось остановиться. При этом автобус стало быстро заносить снегом. В начале случившееся мы не воспринимали серьёзно, но, когда кому-то приспичило выйти “на воздух” и не смогли открыть заваленную снегом дверь, стало не до шуток. Навалившись на дверь, её удалось только приоткрыть, за ней была плотная снежная стена. Выяснилось, что нас просто завалило снегом, мы полностью заживо “погребены”!

У ЛИАЗа был верхний люк, его тоже попытались открыть, выяснилось, что сверху был тоже большой слой снега. Замуровали!

В Москве в те дни была неплохая и достаточно тёплая погода, Рыжков сказал: “На один день. Утром – туда, вечером – назад”. В Москве ещё тепло и все, включая Рыжкова, отправились в командировку в демисезонных пальто, большинство в ботинках на тонкой подошве. Страна большая, а министры это и в голову не взяли!

В автобусе вместе с ними были Юрий Спиридонов, тогда 1-й секретарь Коми республиканского комитета партии, и местный руководитель КГБ. Генерал первый понял, что ему грозит за такую “диверсию” и стал пытаться с помощью своей рации связаться с “большой землёй”. Это удалось сделать, просунув антенну через верхний люк автобуса. К слову, связаться удалось с Воркутой, но не с пограничниками.

Тем не менее найти никак не могли – стало темно и дороги уже не было видно, т. к. замело даже телеграфные столбы, стоящие вдоль неё.

Сразу была поставлена задача – не замёрзнуть. Для её выполнения были выложены неприкосновенные запасы – у меня и М. И. Щадова оказались в кейсе по бутылке водки, министр путей сообщения СССР Н. С. Конарев был самым опытным и выставил две бутылки. Остальные министры, как их тут же обозвали “халявники из электриков и финансистов”, запасов не имели. Особенно досталось министру лесной промышленности: “Ну ты-то из лесников. Кто же в лес без бутылки ходит?” Закуски не было, у кого-то нашлась шоколадка, и в снежном плену, под одну на всех шоколадку наш запас был исчерпан быстро.

Тем временем кончился бензин, в автобусе стало совсем холодно, потолок и пол от начальственного, не совсем трезвого дыхания покрылись сантиметровой ледовой коркой. Тому, кто