Дети Империи - Олег Измеров

Ладно, попробуем подойти иначе. Есть еще одна сторона, которую он, Виктор, постоянно до этого выпускал из виду – научные консультанты МГБ. Здесь, в этой реальности, от них очень многое зависит, да и вообще Берия здесь делает большие ставки на ученых. Что в этой комбинации предложат ученые? Физики-ядерщики – ничего. Генетики спорят. Что еще осталось? Кибернетика, электроника. Кибернетика, электроника… «Кибернетика, электроника, а голова на что?» – Райкин сказал. Кибернетика, электроника, голова… тьфу, привязалось… Стоп. Что Зоя Осиповна там про кибернетику? «…Если кибернетика права, то машины могут регулировать человеческую память и прочее»… и это слова Берия. Стоп. Зацепка. Все это во что-то складывается, во что-непонятно. Что же там у Винера было насчет кибернетики и головы, то есть человека, точно было. Норберт Винер, «Кибернетика или обратная связь у животных и машин…» Точно. Обратная связь. Короче, Винер показал, что в действиях человека есть обратная связь. А наш ученый, Анохин, его уточнил: сначала человек представляет себе будущее и прокручивает в голове модель ситуации, а потом начинает действовать… «образ будущего координирует действия человека». Образ будущего… так вот же он образ будущего, он, Виктор, этот самый образ будущего и есть. То-есть, не убеждать фюрера он должен, а им самим, в натуре, как есть, собрались фюрера координировать. А, значит, и нужен он им, как есть из будущего, нетронутый носитель образа. Человек-дискета.

А тогда вопрос, чего его здесь держат? СД хочет подкорректировать образ в каких-то своих интересах? И бабы тут при чем? Ладно, посмотрим. Пока постараемся образа будущего не менять. То есть оставаться самим собой.

Итак, планы на сегодняшний день.

Завтрак.

Попросить Наташу, чтобы подтянула по разговорному немецкому.

Сделать перерыв, прогуляться с Наташей в саду, пусть расскажет о жизни в рейхе, не по зомбоящику же судить. Почитать свои стихи.

Вернуться в библиотеку, посмотреть, что есть интересного, чтобы Наташа помогла с переводом. Опять-таки какая-то прокачка по инъязу.

Обед.

После обеда продолжить обследовать с Наташей парк, посмотреть, что это за чайный домик такой.

Перевод телепрограмм.

Ужин.

Музицирование при свечах.

Все-таки не голое безделье. И, кажется, такой расклад должен всех устроить.

Основных психологических противника, с коими придется общаться непосредственно, прорисовывается два: Наташа и Гитлер. Красавица и чудовище. Альтеншлоссер сознательно ушел с арены.

Начнем с Наташи. «Располагать к себе людей, завоевывать доверие, влиять на их мнение – как нам без этого…» Идеальное воплощение тезиса. Прелестна, умна, образована, деликатна, откровенна, близка по менталитету, критически относится к режиму (должно вызывать доверие), графиня (должно тешить самолюбие). В личном плане свободна, что позволяет ухаживать, выглядит хрупкой и беззащитной, что вызывает желание защищать. Вместе с тем не видно, чтобы она была капризной или слабохарактерной, и, на первый поверхностный взгляд, поддерживает себя в хорошей физической форме. Просто пятый элемент какой-то.

Но это если с рациональной стороны. А о женщинах надо судить с эмоциональной.

…В гостиной стоял полумрак, и отблески пламени камина, разбавленные тройными канделябрами на фортепиано, отбрасывали таинственные причудливые тени. В этом живом трепещущем свете мерцало старое благородное дерево и в глазах Наташи, казалось, в самой глубине, блуждали какие-то дьявольские огоньки. Ее тонкие пальцы нежно порхали по клавишам, и от этих прикосновений гостиную наполняли волшебные звуки; Виктору показалось, что никогда, ни на каком концерте он не слышал ранее такого прекрасного исполнения; вокруг него все слилось воедино – и зыбкое пламя камина, и эта загадочная комната, и вытягивающиеся огоньки свечей в строгих серебряных канделябрах, и эти светлячки в глубине выразительных глаз, и отклики фортепианных струн и еще что-то, что шевельнулось в его душе в такт этим струнам, этим глазам и этому полету пальцев, то неслышно-осторожному, то порывисто-стремительному.

Это был старинный вальс, вальс ми-мажор Шопена; его звуки то накатывались волнами, то переливались журчанием лесного ручья, то шелестели листвой, то отзывались щебетом птиц, и, верно, написать его можно было только в тихом поместье, бродя весной по пробуждающемуся лесу. Наташа вся уходила в музыку, ныряла в нее, как в море, отзывалась на нее каждой жилкой на лице. Какая-то необычная для этого дома непосредственность сквозила в ней, словно она хотела уйти из жестко продиктованной ей реальности в чудесный, недосягаемый мир, зашифрованный в сухощавой тайнописи нот.

– Как красиво… – выдохнул Виктор, когда очередная волна звуков схлынула и затихла.

– Вам понравилось? Я действительно очень давно не играла.

– Вас можно слушать бесконечно…

Виктор вновь и вновь прокручивал этот момент в своем мозгу, как пленку. А с эмоциональной стороны в Наташу можно влюбиться. Но не за пару вечеров. И как-то не верится, чтобы при такой детской искренности… Точнее, не хочется верить.

Так что же теперь, его будут держать здесь, пока у них не сложатся отношения? И если совсем не сложатся, что придумают? Анохин прав: нет образа будущего, нет ближней цели, нет пути действия. Ладно, попробуем сымитировать развитие отношений и посмотрим, чего будет.

«Теперь о Гитлере…»

Но о Гитлере Виктор поразмыслить не успел: в комнату постучалась фройляйн Лиза, сияющая, как майское утро, и пригласила на завтрак.

19. Чай вдвоем.

-А вы вообще не против послеобеденных прогулок, тем более, сегодня заморозки? Я вдруг подумал, не застужу ли вас.

Они с Наташей только что вышли из дома; погоду для этого места Германии можно было бы назвать ясной и морозной, хотя это было всего несколько градусов ниже нуля. На освещенных солнцем местах иней уже начал оттаивать. Угольный кисловатый дымок из печей напомнил Виктору о детстве и паровозах на станции. Впрочем, в этой реальности там как раз сейчас паровозы.

– Нисколько. Если вы хотите иметь здоровый сон, то променад после обеда – просто идеальное средство. Я это знаю по себе.

– Наверное, мой умгангсшпрахе показался вам ужасным?

– Скорее, странным. Вы похожи на словарь и туристский разговорник.

«А вот тут я прокололся. Хотя все равно бы заметили»

– Наверное, из-за того, что больше с текстами имел дело. А разговорник бы не помешало не только зазубрить, но и взять с собой. Это мое упущение.

– А вы ведь не любите зубрить?

– Нет. Но что делать, раз приходится?

– Вам легче запоминать то, что поняли, увидели логический смысл. Поэтому и показалось странным, – Наташа широко улыбнулась. – А погода мне нравится, немножко напоминает Россию. Вы, наверное, о ней уже тоскуете?

– Еще нет, некогда было. Я же только третий день здесь. Кстати, как приехал. Сразу похолодало.

– Испортится. Завтра обещают моросящий дождь со снегом…

– Вас это расстраивает?

– Да. Мне понравилось с вами гулять. Какое-то другое чувство, естественность. Как будто много лет назад, в Париже, когда еще они не пришли. С вами я возвращаюсь в прошлое. А дом – это снова рейх, который никогда не будет старой Германией.

– Наташа, а вы тоскуете по России?

– Я родилась во Франции, моя Россия – это мои покойные родители… она жила в них, и, наверное, передалась мне по наследству. А вы должны тосковать по России.

– Почему вы так думаете?

– У вас стихи такие. Которые вы мне перед обедом читали.

– Но они же не о России.

– В них Россия. А значит, и в вас.

– Большое спасибо, Наташа. Никогда не ожидал, что мое скромное любительское бумагомарание способно кого-то так впечатлить… Слушайте, я, наверное, расстроил ими вас?

– Нет. Мне вдруг стало почему-то светло и хорошо. Словно я очень долго решала какую-то задачу и не могла, а потом вдруг сам собой ответ пришел в голову, и я обрадовалась.

– А мне стало светло, когда вы вчера играли Шопена. Знаете, у нас на концертах почему-то чаще исполняют вальс ми-минор, а вы выбрали ми-мажор, ля-минор, и… как это, забыл…

– Фа-минор. Они более созерцательные, как стихи Тютчева, написанные в Германии. А вальс ми-минор позволяет показать виртуозность игры, наверное, поэтому его и выбирают для концертов.

Дорожка, обсаженная липами, потихоньку привела их к тому самому «чайному домику», на который Виктор обратил внимание в первый день. Домик был действительно похож на охотничий, причем в старом сельском стиле: квадратный сруб из половинок пропитанных от гниения бревен, размером примерно метра четыре на четыре, венчала высокая шатровая соломенная крыша, сквозь которую пробивалась толстая, квадратная, сужающаяся кверху кирпичная труба. Ставни на окнах были закрыты. Они подошли поближе: перед домиком располагалась небольшая площадка с деревянной перголой для вьющихся растений, чтобы летом можно было ставить там раскладной стол и стулья. Солома на крыше оказалась синтетической, парковых электрических фонарей или какой-то электропроводки к дому не наблюдалось, зато на площадке стоял столб с уличной масляной лампой. Похоже, что хозяева хотели сымитировать здесь что-то вроде уголка, которого не коснулась печать цивилизации.