Блудницы и диктаторы Габриеля Гарсия Маркеса. Неофициальная биография писателя - Сергей Марков

Маркес написал Фуэнтесу, они заочно, по переписке почувствовали взаимную симпатию. Позже, когда Фуэнтес приехал в Мехико, стали встречаться, обсуждать, что бы такое всё-таки (всё-таки — потому что начинался средний возраст, обоим было за тридцать, но ещё далеко до сорока) создать, чтобы покорить, а лучше перевернуть мир.

Благодаря Карлосу Фуэнтесу Маркес проник в дипломатическую тусовку, которая перемешивалась с заветной кинематографической: вокруг становилось всё больше богатых влиятельных мужчин и супермодных красивых женщин, не только мексиканок, но со всей Латинской Америки. Почти каждый вечер удавалось завязывать полезные знакомства. Надо отдать должное Мерседес, не устраивавшей сцен ревности, даже если Габриель возвращался под утро, и ни о чём не спрашивавшей.

На одной из party Фуэнтес познакомил Маркеса с Кармен Балсельс, темпераментной каталонкой, живущей «в самолёте между Старым и Новым Светом» и вызвавшейся быть литературным агентом в Испании и далее везде.

— У каждого уважающего себя писателя должен быть литературный агент! — наступательно уверяла Кармен, танцуя с Габриелем твист и перекрикивая магнитофон.

Семнадцатого декабря 1962 года (будто высшие силы ставили на семёрку, чтобы взять куш), во многом благодаря пробивной силе Кармен, в мадридском издательстве «Тальерес де Графика Луис Перес» вышло первое издание романа «Недобрый час», удостоенного премии корпорацией «Эссо». Когда Маркес по почте получил пару экземпляров книги, то возникло желание поступить с этой Кармен так же, как Хосе, герой новеллы Проспера Мериме — со своей беспутной Кармен. Было ощущение, что рукопись подверглась пыткам в застенках диктатора Франко.

— Они отрезали моему «Недоброму часу» не только крайнюю плоть, но и яйца, Альваро! — негодовал Маркес. — Что они натворили! — Он стал наугад открывать оригинал рукописи и читать, сверяя с вышедшей книгой. — Карамба, с первой страницы режут, изуверы! Вот, пожалуйста: «Прежде чем направиться, падре Анхель зашёл в отхожее место. Там, стараясь не дышать, обильно помочился; падре очень не любил острый аммиачный запах: от него текли слёзы. Выйдя в коридор, он вспомнил: „Унесёт меня эта ладья в море грёз твоих“. Уже на пороге узенькой церковной двери на него в последний раз пахнуло ароматом тубероз». Вырезали! Какого чёрта, Альваро! Можно подумать, что священники не мочатся и не оправляются! А вот: «Познав однажды прелести любви, судья Аркадио с тех пор стал налево и направо похваляться своей способностью заниматься любовью три раза за ночь…» Вырезали! И это выкинули, смотри: «Сладким мечтательным голосом рассказывал он о беззаботном прошлом, о бесконечных воскресеньях на берегу моря и ненасытных мулатках, занимающихся любовью стоя прямо у двери гостиной…» А вот: «…в начале века к услугам клиентов на стене в столовой висела коллекция масок и гость в случае необходимости надевал одну из них, выходил во двор и прямо там, у всех на виду, справлял малую нужду». — Альваро смеялся, наслаждаясь прозой и артистичным чтением друга, но Маркесу было не до смеха: — «Женщина распустила узел пышных волос, тряхнула несколько раз головой и, как из пушки, полетела вниз по лестнице, отчаянно выкрикивая: „Суки, суки!“ Алькальд перегнулся через перила и заорал во всю мощь своих лёгких, словно хотел, чтобы его услышали не только эта женщина и его полицейские, но и жители всего городка: „Отъе…сь вы от меня со своими анонимками!“» И это выкинули — будто в Испании вообще их не используют: «Матео Асис поднял с полу презерватив и трусы и направился в ванную; презерватив он выбросил в унитаз…»

— Цензура у Франко в Испании, что ж ты хотел, — успокаивал друга Альваро Мутис. — Но хорошо, что хоть напечатали.

— Чего хорошего?! А эту важнейшую сцену вообще выкинули: «Куда он может пойти? — сказала жена. — К этим вонючим блядям… Выблядок! — неожиданно заорал он. — Хоть под землёй, хоть в утробе своей бляди-матери прячься, всё равно, до живого или мёртвого, мы до тебя доберёмся! У правительства длинные руки…»

В апреле 1966-го роман «Недобрый час» выйдет в мексиканском издательстве «Эра». В предисловии Маркес объяснится с читателями: «Когда в 1962 году „Недобрый час“ был опубликован впервые, издатели позволили себе выкинуть целые куски, „причесать“, как они выразились, стиль „во имя сохранения чистоты великого испанского языка“. Но на этот раз книга печатается именно такой, какой была написана, со всеми идиомами, вульгаризмами, „эсхатологическими сентенциями“ — такова воля автора. И таким образом, вы держите в руках первое издание романа „Недобрый час“».

Напишет он это через три с лишним года. А тогда, в январе 1963-го, Маркес опубликовал в колумбийской газете «Эль Эспектадор» письмо испанскому издательству с протестом и запретом продавать его книги. Их, впрочем, никто и не покупал.

63

Сидя в густом влажном паре турецкой бани, Густаво Алатристе, владелец многоотраслевой корпорации, продюсер нашумевших фильмов великого Луиса Бунюэля (главные роли в которых сыграла жена Алатристе, первая красавица мексиканского кино Сильвия Пиналь), говорил, что главное — попасть в своё время и выверить целевую аудиторию, а Габриель не понимает потребительской психологии, это тонкая вещь, не рассказики пописывать. Впрочем, у него, Маркеса, не отнять природной креативности, способности из говна сделать конфетку. Но Габриель твердил, что хотел бы получить свои деньги…

В последнее время выручали деньги, которые Маркес зарабатывал в рекламном агентстве «Вальтер Томпсон», с хозяином которого свёл всё тот же Мутис. Некоторое время удавалось совмещать редакторство в журналах и сочинение, в основном ночами, «всяческой рекламной галиматьи», как сам он выражался. Потом он понял, что сил и времени ни на литературу, которую продолжал считать для себя главным делом, ни на кино не остаётся, и подал заявление об уходе с должности главного редактора журналов «Семья» и «Это интересно всем».

— Помнишь комедию «Сирано де Бержерак» Ростана? — говорил Маркес по телефону другу Мутису.

— Хочешь сказать, что мебельщик тебе напоминает богатого красавца Кристиана де Невиллета, не умеющего связать двух слов, а ты себя чувствуешь Сирано, объясняющимся Роксане в любви?

— Я чувствую, что играю комедию. И мне надоело.

— Вечный вопрос: на что жить собираешься? Ты как-то всё время забываешь, что у тебя Мерседес, мальчишки, которые растут и которых надо кормить. А мебельщик, кстати, готов платить тебе чуть ли не вдвое больше, я разговаривал с ним.

— Во-первых, он уже три месяца ничего не платит. А во-вторых, не хочу я больше работать ни на кого. Да, Альваро, я говорил и повторяю: я честолюбив, тщеславен, амбициозен. Чем больше я об этом думаю, тем яснее понимаю, что не только в актёрском, но и в писательском деле скромность — весьма сомнительная добродетель. Хочешь оставаться в тени, в безвестности — не пиши, не публикуйся, никто на аркане не тянет. Если начинать со скромными намерениями, то и будешь в лучшем случае середнячком, средненьким таким писателишкой. А надо вобрать в себя всё честолюбие мира и поспорить с великими! Сразиться с ними — и все силы отдать для того, чтобы хотя бы не позорно проиграть! Раз пять уже ты меня отговаривал, Альваро, но теперь всё, не могу больше! Твой друг-мебельщик действительно уже перевоплотился в главного редактора, всюду так и представляется, намекает, что очерки в своих газетах публикует в основном свои, хоть и без подписи из скромности. А я — в полное дерьмо. Так что, Альваро, я решил. Буду продолжать подвизаться в рекламном агентстве, даже в двух, куда ты меня устроил — в «Вальтер Томпсон» и в «Причард энд Вуд», они больше на рекламно-издательской деятельности специализируются, — пусть и небольшие деньги, но на работу ходить не надо. Рекламщики утверждают, у меня подсознательное, звериное чутьё — при незнании психологии потребителя — на позиционирование товара, что я способен оживить любой брандмауэр, картуш, не говоря уж о билбордах! Короче, буду писать промо-слоганы, всяческий бред, которым завешан Нью-Йорк и Мехико, могу и в стихах, тем более что Мерседес иногда выдаёт такое, например, «Клинекс — основа жизни!», что мало не покажется. Но буду и продолжать долбить стену мексиканской кинокрепости!