Братья и сестры в Реестре (СИ) - Скрипченко Юрий Вячеславович "Юс Крипус"

Зачем тогда нужна эта революция, которую она готовила в такой спешке? За которую изо всех сил боролась? Власть сама падает ей в руки — протяни да владей. В чём теперь её триумф?

Первая леди тщательно, даже с некоторым остервенением смыла с бедра следы семени — автограф некоего микромагистра, который танцевал на ней, наверное, с полчаса. Старался. Но сразу по достижении результата мужчина был выставлен вон из её коттеджа в Верхнем городе.

Власть сама упала в руки. Теперь надо спасать полис. Пора тушить мною же раздутое недовольство. О, Реестр, надеюсь ещё не поздно. Общество наэлектризовано до предела. Хватит малейшей искры, чтобы всё заполыхало.

А потом Тина вспомнила про ребёнка.

Она отдала этому проклятому полису всё, даже часть себя. Даже часть Мурьеты.

Это ради его блага она отправилась на проклятую луну, откуда вернулась инвалидом.

Это из-за полиса она теперь пуста и бесплодна.

Тина посмотрела на свою новую уродливую клешню, в которую превратилась правая рука. Потом — снова в зеркало. Задумалась.

Лицо её постепенно менялось. Брови нахмурились. Губы сжались в тонкую линию. Обозначились скулы, а лоб прочертили складки.

Она покраснела от ярости.

Ради чего были все эти жертвы? Ради неблагодарных муравьишек, населяющих этот футляр? Нет, она старалась вернуть полису облик, в который влюбилась восемь лет назад, когда приехала сюда после отставки. Да, она сама ушла из «Вагнера», в отличие от Мурьеты, который служил в частной военной компании до последнего.

Тина силой вернула мысли в нужную колею. Эту тему обязательно нужно додумать. Здесь и сейчас. А потом поставить точку и похоронить навсегда. Да, она, искалеченная постоянными военными операциями, кровью, грязью и смертями вокруг, уволилась. Ей приглянулся этот город, тогда ещё никакой не полис. Он был основательный, жизнелюбивый, беспокойный и крепкий как орех, этот город. Она переехала сюда и влюбилась.

Деятельная натура Тины исключала пассивное созерцание. Женщина втянулась в городскую жизнь. Сначала общественная деятельность (война принесла наёмнице достаточно денег, чтобы в первое время вопрос, на что жить, перед ней не вставал).

Потом политика.

Харизматичную и кипучую Тину быстро полюбили жители, и она отвечала им взаимностью.

Но любила ли я жителей и сам город? Может, я полюбила собственный успех, в нём достигнутый?

Она легко избралась в депутаты. Решала простые человеческие проблемы, а потом видела слёзы благодарности на лицах тех, кому помогла. И её распирал экстаз. Она готова была всех обнять и расцеловать. Поделиться своим восторгом.

Но любила ли я людей? Или любила их благодарность по отношению к себе?

Решительная женщина взлетала всё выше и выше по статусной и карьерной лестнице. Молчаливая наёмница вдруг открыла в себе дар красноречия. Она почувствовала, что рамки, которые её всегда ограничивали, исчезли.

Потом была инкапсуляция, перетасовавшая все карты в политической колоде страны. И это был её звёздный час, потому что жизнь научила Тину главному правилу: правила существуют не для всех. И когда слом устоев в самом разгаре, пора ковать железо. Пора устанавливать свои правила.

Так она стала Первой леди Воронежполиса.

И прямо на глазах дивный город-орех сгнил.

Скажи честно, поинтересовался внутренний голос, ты ведь уже давно задумала убить полис, только не осознавала этого?

Кипучее жизнелюбие ушло из города и его обитателей. Эксперимент с помещением людей в загон, под защиту неприступных стен, превратил их в овец. Именно поэтому в первую очередь Тина затеяла свою революцию. Поменять правила. Убрать дурацкие социальные нормы. Человек только тогда жив, когда вынужден выживать. Или — когда занимается любимым делом, но с этим всегда дефицит.

И чёртов город так отплатил ей за бодрящую пощёчину! Отнял всё что только можно.

Проклятый полис! Я не буду тебя спасать. Наоборот! Я тебя подожгу, чтобы ты подох в муках. Чтобы твои люди взбесились и начали убивать друг друга на улицах. Я сделаю всё, чтобы ты пал, проклятый город-гроб!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Она вспомнила, как в детстве присоединялась к «авианалётам» соседских мальчишек. Дети поджигали полиэтилен, тот шипел и плакал горящими слезами, и детишки замирали над паникующим муравейником, и прицеливались так, чтобы огненные капли попадали точно в снующих насекомых. Попал! Ура! Смотри, я попал!

Опьяняла почти божественная мощь и абсолютная беззащитность жертв. А главное — собственная безнаказанность.

Тине не нравилось это занятие. Оно разрушало образ муравейника, его дух, хотя, естественно, много насекомых такими «авианалётами» не уничтожить. Муравейник как конструкция от игрушечных бомбардировок не пострадает.

А вот как идея… как идея он может умереть.

Без духа муравейник, как и любой город, — всего лишь механизм самовоспроизводства. Поэтому Тине и не нравилось «бомбить» муравьёв.

Но и она поддавалась всеобщей эйфории.

Баста. Ещё час назад я хотела воплотить в жизнь сценарий «а» — игрушечную революцию, когда счастливый народ возносит меня на трон, а прежняя власть отделывается лёгким испугом.

«Куда подевался Порфирий?» — буравила её настойчивая мысль. Куда отправился этот старый лис? Почему не выходит на связь? Что задумал? Она прогнала тревожное размышление прочь.

Нет. Прежняя власть, это импотентское сборище, теперь не отделается лёгким испугом. Теперь в ход пойдёт план «б».

Уничтожение и духа, и тела.

Она планировала начать бунт после своей триумфальной победы на выборах. Но теперь нет — час икс переносится на здесь и сейчас. К чему ждать? Какого ляда придавать безумию законный вид? Протаскивать переворот через парламент — незачем. Пусть улица выплеснется наружу и пожрёт саму себя. Прожуёт и выблюет ненавистный полис.

Город, который был орехом, но сгнил сам в себе — прямо под крепкой скорлупой.

Она вытерлась пушистым белым полотенцем, надела трусики и лифчик.

Потом облачилась в любимый деловой костюм — на сей раз тёмно-песочного цвета.

Еще раз посмотрела в зеркало и нашла себя прекрасной — прямо Снежная королева. Правда, смуглая. И к тому же тёмная шатенка.

Потом набрала номер:

— Таксижабль в Средний город. Немедленно. Подайте к парадному входу. Улица Верхняя Мамона96, 5. Место назначения — проспект Безреволюции, 3.

И повесила трубку.

Обулась.

Вышла из дома и остановилась на тротуаре. Перед ней раскинулась живописная панорама Верхнего города: коттеджи, лужайки, мосты, семейные магазинчики. Красота и уют, лишённые души. Как и везде в этом сгнившем городе.

Она не будет спускаться на лифте. Она не хочет ехать вместе с насекомыми.

Люди-рыбы

Люди казались вымученными. Они напоминали рыб в панорамном аквариуме Порфирия — такие же молчаливые и хаотичные.

Всеобщее внимание было приковано к источникам информации — будто в воздухе гудело что-то тревожное, что-то приближающееся. Но ничего не гудело, дела обстояли спокойно, основательно и абсолютно неизменно — как муха в янтаре. Не было даже мусора на городских мостовых — ни окурков, ни смятых газет-листовок, ни даже опавших листьев. Потому что люди, похожие на порфирьевских рыб, жили в изумительно безотходное время: курить нельзя, в городе закрытый микроклимат. Мусорить по сути нечем, всё возобновляемое. Нет и газет, потому что источники информации все сплошь электронные.

Изумительно здоровое, разумное и рачительное время — живи да радуйся.

Да только оно давило людей к земле. Распластывало. Делало безвольными и пассивными.

К тому же, это время готовилось вот-вот закончиться, сменившись на… пока непонятно на что. Но точно неведомое, а потому — тревожное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тени перемен трепетали в стоячем конциционированном воздухе. И люди чувствовали их мурашками на спине.

Поэтому полисчане и припадали — дома, на работе, но всё больше на улице — ко всевозможным источникам информации: кто к голофону, кто к планшету, кто к публичной рекламно-информационной голорамке, которые повсеместно заменили некогда вездесущие рекламные щиты. Вдруг удастся нащупать зацепку? Намёк на будущее? Ощутить подсказку-предчувствие?