Звездный меч (сборник) - Генри Пайпер

Не только холодно, но и довольно трудно было двигаться против ветра, который втягивался в легкие города. Элвину приходилось сопротивляться не только ветру, но и той силе, которая его втягивала. Он смог расслабиться, только добравшись до каменной решетки и схватившись руками за прутья. Отверстие было небольшим: сквозь него можно было с трудом просунуть голову, а обзор ограничивало то, что отверстие было полуспрятано в стене.

Однако он видел достаточно. Внизу, далеко отсюда, солнце клонилось к закату. Почти горизонтальные лучи пробивались сквозь решетку, и на полу тоннеля складывались странные узоры из золотых и темных полос. Элвин прищурился от солнечного блеска и посмотрел вниз, на землю, по которой никто не ходил с незапамятных времен.

Возможно, он смотрел сейчас на застывшее навеки море: миля за милей вздымались дюны, уходя на запад. Их контуры приобретали особое величие в лучах заходящего солнца. То там, то здесь своенравный ветер образовал в песке водовороты и овраги, такие необычные, что невольно закрадывалось сомнение — неужели это не работа мыслящего существа? На огромном расстоянии отсюда — так далеко, что точно определить невозможно было, — простиралась гряда пологих холмов. Они разочаровали Элвина: много бы он дал, чтобы увидеть воочию взмывающие вверх горы — такие, как в древних записях и собственных мечтах.

Солнце склонилось к вершинам холмов, свет несколько поблек и приобрел красноватый оттенок. На диске было два больших черных пятна. Во время занятий Элвин узнал о их существовании и был очень удивлен, что их так легко заметить. Они выглядели совсем, как пара глаз, наблюдающая за тем, как он, съежившись, выглядывает из своего укрытия, и ветер свистит у него в ушах.

Сумерек не было. С уходом солнца островки тени, отбрасываемые дюнами, быстро слились и превратились в огромное озеро тьмы. С неба схлынули краски: теплый красный цвет и золотой растворились в ледяной голубизне, которая все сгущалась и превращалась в ночь. Элвин ждал захватывающего дух момента, который только он один испытал: когда, мерцая, возникнет из небытия первая звезда.

Он не был здесь уже очень давно и знал, что вид звездного неба должен измениться. Но все же не был готов к появлению Семи Солнц.

— Семь Солнц — как же иначе можно было их назвать! — чуть не сорвалось с губ Элвина.

Они образовали крошечную, но очень компактную и на удивление симметричную группу на фоне вечерней зари. Шесть звезд образовывали вытянутый эллипс, который на самом деле должен был быть кругом, находящимся под небольшим углом к горизонту. Все звезды были разного цвета: можно было различить красный, голубой, золотой и зеленый цвет, остальные оттенки ускользали от глаза. В самом центре группы располагался белый гигант — самая яркая звезда, видимая на небе. Вся группа выглядела, как драгоценное ожерелье. Даже принимая во внимание законы вероятности, никогда бы не смогла Природа создать такое совершенное творение.

Когда глаза Элвина постепенно привыкли к темноте, он смог различить туманную дымку, которую когда-то называли Млечным Путем. Она протянулась от зенита к горизонту, и Семь Солнц скрывались в одной из складок этой туманности. На небе появлялись все новые звезды, но их разбросанные скопления только оттеняли тайну совершенной симметрии Семи Солнц. Казалось, что какая-то сила намеренно противостояла хаосу природной Вселенной, оставив свои знаки на звездах.

Не более десяти раз обернулась Галактика вокруг своей оси с тех пор, как на Земле появился человек. По ее собственным меркам — всего лишь миг. Однако за такой короткий период она полностью изменилась — гораздо больше, чем при естественном ходе развития. Громадные солнца, которые когда-то нестерпимо сверкали со всей силой молодости, теперь катились к закату. Но Элвин никогда не видел небес в их древней красе и силе, и поэтому не мог знать, что утеряно.

Холод тем временем проник до костей, и это вынуждало вернуться в город. Он отпустил решетку и простер руки, чтобы восстановить кровообращение. Впереди, в нижней части тоннеля, струился свет Диаспара. Он был таким ярким, что на мгновение Элвину пришлось закрыть глаза. За пределами города существовали свет и тьма, но внутри — всегда сиял вечный день. Солнце садилось за стенами Диаспара, но в городе, полном света, никто этого не замечал. Даже тогда, когда человек еще не утратил потребности во сне, он отказался от темноты в городе. Очень редко и непредсказуемо темнота спускалась на парк, тем самым превращая его в таинственное место — то была единственная ночь, которую знал Диаспар.

Элвин медленно вернулся в зал с зеркалами, не обращая ни на что внимания. Он все еще был полон ночью и звездами. Они и вдохновляли его, и в то же время угнетали. Он не представлял, как можно добраться до этой невероятной пустоты, и не понимал, зачем это нужно. Джесерак говорил, что человек, оказавшись в пустыне, скоро погибнет. Элвин хорошо это понимал. Возможно, он когда-нибудь найдет, как покинуть Диаспар, но даже если это случится, ему скоро придется вернуться. В эту игру он будет играть один, и она ни к чему не приведет. Однако ею стоит заняться, если она поможет успокоить смятение души.

Элвин медлил возвращаться в привычный мир, поэтому неторопливо блуждал среди отражений прошлого. Он остановился возле одного из больших зеркал и наблюдал, как в глубине меняются картины. Неизвестно, какие механизмы влияли на возникающие образы, однако, они, без сомнения, связаны с его присутствием. Они оживали, только когда он начинал двигаться, а до тех пор в них ничего не отражалось.

Элвину показалось, что он стоит в большом открытом дворике, который он никогда не видел в действительности, но который вполне мог существовать где-то в Диаспаре. Там было необычно оживленно: очевидно, шло какое-то бурное обсуждение. Два человека на возвышении вежливо спорили друг с другом, а их сторонники стояли вокруг и время от времени что-то комментировали. Полное молчание, в котором проходила эта сцена, добавляло особое очарование, так как воображение мгновенно начинало работать и восстанавливать недостающие звуки.

“Интересно, что они обсуждают”, подумал Элвин.

Может быть, это была вовсе не сцена из прошлой жизни, а только плод чьего-то воображения. Все: и расположенные и четком порядке фигуры, и чуть формальные движения — были чуть-чуть утрированными и нарочитыми, чтобы быть настоящими.

Он внимательно рассматривал лица в толпе, пытаясь найти среди них знакомое. Но он никого там не знал, хотя вполне возможно, среди людей находятся будущие друзья, с которыми он встретится только через столетия. Сколько физиогномических типов здесь было! Громадное, однако конечное, количество, поскольку исключались неэстетичные варианты.

Люди в зеркале продолжали свой давно забытый спор, не обращая внимания на отражение Элвина, безмолвно стоявшее среди них. Трудно было поверить, что он не является частью этой группы, настолько полной была иллюзия. Когда какой-нибудь из фантомов начинал двигаться позади Элвина, то исчезал, как исчез бы и любой реальный объект, а когда кто-то двигался перед ним — исчезал сам Элвин.

Он уже собирался уходить, когда заметил странно одетого человека, стоящего чуть в стороне от группы. Его движения, одежда и вообще все — несколько не соответствовали окружению. Он нарушал общую картину и, как сам Элвин, был анахронизмом. Нет, гораздо больше, чем анахронизмом. Человек был живой и смотрел на Элвина с чуть загадочной улыбкой.

5

За свою короткую жизнь Элвин встретился не больше чем с одной тысячной жителей Диаспара. Поэтому его совсем не удивило, что он не знает человека, стоявшего напротив него. Его поразило другое: он не предполагал, что так близко от границы неизвестного, в заброшенной и пустынной башне можно встретить человека.

Элвин повернулся спиной к миру Зазеркалья и оказался лицом к лицу с незнакомцем. Прежде чем он успел что-нибудь произнести, тот обратился к нему:

— Ты Элвин, полагаю. Когда я обнаружил, что кто-то приходит сюда, я догадался, что это ты.

Замечание не содержало в себе ничего обидного: оно было простой констатацией факта, и Элвин принял ее как должное. Его не удивило и то, что его узнали. Нравилось ему это или нет, однако он был Уникальный, и это обстоятельство, а также скрытый потенциал это явления делал его известным во всем городе.

— Я Хедрон, — добавил незнакомец, как будто это все объясняло. — Еще меня зовут Шут.

Элвин никак не отреагировал. Хедрон с притворным возмущением передернул плечами:

— Вот она, слава! Но ты слишком молод, и в твоей жизни еще не было шуток. Поэтому твое невежество можно простить.

В Хедроне было что-то свежее, необычное. Элвин порылся в памяти, чтобы найти значение слова “шутка”. Что-то смутное мелькало в его мозгу, но он не мог определить, что именно. В сложной социальной структуре города было много подобных титулов, понадобилась бы целая жизнь, чтобы изучить их все.