Тропа барса - Петр Катериничев

— Здесь все? — осведомился Маэстро.

— Да, — откликнулся Крас.

— Вот и славно.

Как в руках Маэстро оказались пистолеты, не заметил никто. Они грохотали, бесновались, зажатые в узких кистях, пока затворные крышки обоих не оказались в крайнем положении.

Маэстро стоял, чуть откинувшись назад, разглядывая убитых, словно художник, любующийся только что сотворенным полотном, шедевром, место которому уже приготовлено в самом роскошном зале Лувра. Отщелкнул обоймы, спокойно повернул голову к Красу, поинтересовался вежливо:

— Ну и как вам это нравится?

А в глазах Маэстро зияла все та же пустота.

Крас несколько раз дернул кадыком, пытаясь сглотнуть разом сделавшуюся вязкой и клейкой слюну, и все никак не мог.

— Молчишь, Красавчик? Налажал и молчишь? — Четким, выверенным движением Маэстро забил в рукояти полные обоймы, и пистолеты исчезли, как по волшебству.

Крас стоял неподвижно. Он вдруг вспомнил, что магазин его пистолета пуст. И теперь он совершенно беззащитен. Все из-за девки.

Маэстро словно угадал еге мысли:

— Да, Красавчик! Барс действительно приказал долго жить? Вместе с семейством?

Крас встретил устало безразличный взгляд Маэстро и понял, что если соврет сейчас, то ляжет рядом с этими бессловесными мешками, бывшими минуту назад людьми.

— Да. Барса больше нет.

— Вот как? А кто же остался?

— Девчонка… Она убежала в лес.

— Девчонка.

— Она не выживет. Она сошла с ума.

— Сошла с ума? — как эхо повторил Маэстро. — А кто сейчас нормален? Вы? Или я? В этом ненормальном мире, чтобы выжить, нужно быть сумасшедшим.

Маэстро вставил в рот сигарету, чиркнул кремнем.

— Вы… Вы убьете меня? — решился спросить Крас.

— Обязательно. Если будешь себя плохо вести. Но ведь впредь ты собираешься себя хорошо вести, а, Красавчик? То-то. Бензин есть?

— Что?

— Бензин.

— Есть.

— Нужно кремировать этих по-быстрому. — Маэстро поморщился. — Конечно, все это оч-ч-чень непрофессионально, но вы так налажали, что… Чего застыл, Красавчик, действуй, живо! Минут через пять здесь будут парни из воинской части!

— Соседи? Мотопехота?

— Десантура. В этом Сосновом Поле отыскался телефон, и какой-то бдительный пенсионер оповестил всех, кого можно и кого нельзя… Двигайся, Красавчик! — Повернулся к вертолету, крикнул:

— Запускай!

Через пять минут все: автомобили, трупы, оружие — исчезло в желтом жарком пламени.

…Под напором воздушной струи язычки пламени прибились к земле. Вертолет медленно поднялся, развернулся и быстро пошел на запад низко над лесом.

— А что, братец, — обратился Маэстро к сидящему за штурвалом «вертушки» напарнику, — как тебе нравится это?

— М-да… «Тихая операция», нечего сказать… — выдал пилот непривычно длинную для себя фразу.

— Когда в противниках Барс… — попытался оправдаться пришедший в себя Крас.

— Да хоть стадо мамонтов! — перебил Маэстро. — Распустил вас Мазин, донельзя распустил… Гора горелых трупов, что может быть мерзопакостнее… Вы что, и в Таджикистане, и в Туркмении позволяли себе так работать?

— Война все спишет, — пожал плечами Крас.

— А вот в этом ты прав. Война все спишет. И — всех.

21 августа 1991 года, 18 часов 12 минут

Девочка открыла глаза. Кругом стеной стоял лес. Она лежала, свернувшись, клубочком, в дупле старого дерева; пахло прелой древесиной, грибами, сыростью.

Память ее спала. Она жила теперь просто как часть этого леса: было голодно — ела найденные ягоды, щавель, пробовала есть и растущие на опушке маслята, но желудок словно обжигало чем-то… Ни дня, ни ночи она не ощущала, и главное, совершенно ничего не боялась. Ночами настораживалась, словно котенок барса, при малейшем шуме, слушала ночь… Она научилась различать лесные шорохи, чувствовать опасность, словно она и родилась здесь.

Поздними вечерами выбиралась в деревню, но люди пугали ее. В полузаброшенных садах она набирала яблок, тут же ела, уносила с собой. Пару раз ей удалось стащить кусок хлеба и несколько яиц, которые она съела, как яблоки, вместе со скорлупой.

Временами ей становилось страшно, совсем страшно. Но пугали ее не лес и не ночь… В темноте ей виделось безобразное лицо, будто состоящее из двух половинок… Оно было и человечьим и волчьим одновременно, но черт его она различить не могла; безобразный шрам, оскаленные желтые клыки, с которых падала вязкая, вонючая слюна… Девочка знала, что это ее враг. Смертельный. И когда видение приходило к ней, она забивалась в глубь дупла и рычала, оскалив маленькие зубы. Временами ей становилось тоскливо, но причин своей тоски она не знала, не помнила… И тогда просто подвывала жалобно, изливая в этом своем плаче всю тоску, всю обиду на несправедливый, темный, жестокий мир…

Единственным ее другом здесь был маленький плюшевый медвежонок. Девочка ласкалась щекой к его мягкой шерстке, гладила, рассматривала бусинки глаз… Ей казалось, медведик понимает ее без слов. Да и не помнила она никаких слов.

На третий день муки голода стали невыносимы. Они гнали ее к людям. Как она оказалась на маленьком полустанке, она не знала. Подошел тяжелый товарный состав. Ноздри девочки раздулись: она почувствовала вкусный, сытный запах. Не колеблясь забралась в вагон товарняка.

Сопровождающие состав люди, одетые в зеленую форму, ехали в отдельном вагоне. На маленькой плитке они варили суп из тушенки. Вечером девочка сумела прокрасться и увидеть, как один из людей длинным ножом открыл жестяную банку и вывалил из нее на тарелку сочные куски мяса…

Но не подошла. Людей она боялась еще больше, чем голода.

И все-таки ей повезло!

На станции началась суматоха, люди бегали вдоль состава, что-то кричали друг другу… Она проскользнула в дверь теплушки, схватила открытую банку и нож. Нож ей был необходим: в соседнем вагоне она увидела ящики с такими же банками; они стояли и тускло отливали машинным маслом… Мимо прогрохотал тяжелый состав. На каждой платформе она увидела громадные железные чудовища, длинные хоботы их были опушены, рядом с каждым стоял человек с палкой… Аля забилась в самый угол вагона: ей казалось, что рядом грохочет что-то опасное, то, от чего нет спасения…

Состав исчез.

Она выскребла, вылизала банку; напилась воды из нее же, зачерпнув прямо из лужицы, снова забилась в вагон и уснула.

Сквозь сон она услышала людские голоса, усиленные громкоговорителем: «…попытка государственного переворота…», «…демократия победила заговорщиков, и теперь…», «…заколотить в крышку гроба коммунистического режима крепкий осиновый кол…».

Девочка не понимала смысла этих слов и решила, что это просто шум. Для нее не опасный. И снова крепко заснула.

Проспала она и то, как состав тронулся. Когда проснулась, была уже ночь.

Дверь вагона с грохотом приотворилась.

— Колян, да бери весь ящик! Стоять будем часа четыре, не меньше! Петруха успеет в деревню с.мотаться, самогону будет — залейся!

— А если отстанет?

— Ниче с ним не сделается. Молодой, он и есть молодой. Трусцой добежит!

— И то правда…

Солдат подхватил тяжелый ящик. Аля почувствовала запах пота, кирзы, сивухи…

Дверь на засов не закрыли, только задвинули слегка.

Девочка выглянула наружу. Вдоль состава шли трое и распевали нестройными, охрипшими голосами. Потом стало тихо.

Аля стала вынимать из ящика одну за другой промасленные банки и бросать их под насыпь. Она уже попробовала: если стукнуть несколько раз ножом, там получалась дырка, и можно было сделать ее пошире и вытягивать кусочки сочного мяса…

Потом выпрыгнула сама. Поежилась от ночного холодка: она была почти нагишом, в сандаликах на босу ногу. И платьице, и трусики изорвались в клочья, еще когда она бежала через лес; на станции девочка нашла на какой-то веревке полосатый половичок и спала, завернувшись в него. Теперь она завернула в половичок нож и несколько банок; остальные — закопала, вырыв под насыпью в мягкой влажной земле ямку.

Услышав снова голоса, метнулась в кусты, притаилась.

Тело сотрясала дрожь; ей было холодно, и еще она боялась, что ее заметят.

— Где этот козел?

— Так в деревню же подался!

— Вы что, под трибунал захотели?!

— Так сказали же, часа три стоим, а то и четыре…

— Сказали… Ну пусть только появится! Почему вагон не заперт?!

— Так, товарищ лейтенант…

— Я уже два года как лейтенант! Козлы! Где Стеценко?

— Так спит.

— Пьяный?

— Как можно…

— Ладно, я с вами на месте разберусь… И если…

— Так, товарищ лейтенант, пока в Уличевке стояли, там местное население шустрое, они не то что пломбы посрывать, они…

— Разговорчики! А вы на что поставлены?!

— Так, товарищ…

Поезд мягко тронулся, звякнув на стыках…

— По вагонам, живо! В части я с вами по-другому поговорю! А этот молодой у меня на всю катушку получит! Пусть только заявится! По ваго-о-онам…