Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Карина Демина

— Я рад за них, — голос предательски дрогнул.

— Не верите? Что ж… нельзя быть богатым в разоренной стране. Вернее, можно, но богатство это будет недолгим. Радомилы — древний род… столь же древний, что и королевский. Мы помним обо всех, кто был до нас. И заботимся о тех, кто еще будет.

Она верила в каждое, произнесенное ею слово, и наверное, стоило бы порадоваться, да только не выходило, потому как уверенность ее в правоте Радомилов была… страшна.

Ради этой самой правоты Мазена сама и солжет, и убьет.

И предаст.

И за Моровою девой дело не станет, если будет сие в интересах ее рода, столь же древнего, сколь и королевский.

— Боитесь? — она смотрела с холодным интересом. — В страхе вашем нет стыдного. И пожалуй, вы правы, что ради спасения рода я не только на замужество соглашусь… но если вам станет легче, то… у моего супруга есть свои тайны, как и у короля… как и у всех, кто хоть что-то из себя представляет.

— Отрадно знать, что я ничего из себя не представляю, — пробормотал Себастьян.

— Вам лишь кажется. Князья Вевельские — древний род…

— Не столь древний, как Радомилы. Но чего вы ждете от меня? Полагаете, что я в одиночку сумею остановить эту… интервенцию, скажем так?

— С интервенцией здесь уже разбираются наши люди, — Мазена вытерла пылающую ладонь о платье. — Я надеюсь, что вы сумеете установить источник… и преподнести ему наш небольшой подарок.

— Это какой?

Подарки от Радомилов ныне представлялись Себастьяну преподозрительнейшими.

— Тот, который вы уже носите…

— Так это…

— Не для того, чтобы заставить вас молчать, — она умела улыбаться искренне, вот только от этой улыбки Себастьяна передернуло. — Помилуйте, я верю в вашу разумность, во — первых, а во — вторых, если вы решите вдруг эту веру поколебать, то… найдутся куда более простые и верные меры, чем волосяник.

Тварь все-таки была живой.

— Найдите колдовку. Избавьтесь от нее.

— Ради Радомилов, — Себастьян потер палец.

— Ради вашего брата, если хотите получить его обратно… или вы полагаете, что она просто так его отпустит?

Себастьян не был настолько наивен. Говоря по правде, он старательно не думал о том, что произойдет после встречи с колдовкой, поскольку более — менее здравых идей по ее устранению не имел.

До сего момента.

— Достаточно прикосновения, желательно, к коже… на худой конец, к тонкой ткани.

— И что будет?

— Вы и вправду хотите знать? — Мазена склонила голову.

Себастьян не хотел, здраво предположив, что знание сие не добавит ему спокойствия. Однако незнание было куда худшим вариантом.

— Волос проникнет в кровь. Разделится… и снова разделится… и будет делиться, прорастая в тело. Не стоит трогать, — Мазена перехватила руку. — И не думайте, что если отрежете мизинец, то избавитесь от волоса.

— Не думал даже, — покривил душой Себастьян, который аккурат и обдумывал, что ему дороже, мизинец или здоровье, так сказать, в целом. — Но вы не думали, что помимо колдовки, до которой еще добраться надобно, на пути моем встретятся иные люди… не знаю, как вам, но мне в целом претит мысль, что ваш чудесный волос прорастет…

— Не прорастет, — оборвала Мазена. — Чтобы что-то случилось, вы должны четко и ясно произнести кодовую фразу.

Она протянула сложенную вчетверо бумажку.

— Надеюсь, у вас хватит ума запомнить…

— Уж постараюсь. Произнести, значит?

— Четко и ясно. Впрочем, проблем с дикцией у вас не наблюдалось…

Фраза была нелепой.

Пять слов, которые в сумме своей напрочь лишены смысла, и пожалуй, если и существовала вероятность, что кто-то произнесет эту фразу вслух, то была она почти ничтожна.

— Замечательно, — Мазена завернула остатки волосяного клубка в платок. — Я знала, что мы с вами найдем общий язык.

Бумажка вспыхнула.

Зато из широкого рукава появился тонкий свиток.

— Это вам. Своего рода доверенность.

Все одно Себастьян к свитку прикасаться не спешил. Мало ли, чего от этакой доверенности ожидать можно.

— Не волнуйтесь. Всего — навсего кожа. Навьего волка. Не горит. Не тонет. Не рвется. Потерять сию грамоту тоже сложно, — свиток развернулся. — Положите ладонь.

Кожа была теплой, шероховатой.

— Замечательно, теперь воспользоваться этой доверенностью никто, помимо вас, не сможет.

— Чудесно.

— Вам пригодится, — Мазена ловко свернула свиток, перехватив его кожаной петелькой. — На Серых землях имя и доверенность нашего рода многое значат… значили, во всяком случае. Вам понадобится проводник. Лучше, из вольных охотников… пожалуй, советовала бы найти Шамана, да от него давненько не было вестей.

Исчез платок. И ржавые гвозди, которые стали, пожалуй, еще более ржавыми.

Свечи мигнули, и пламя сменило цвет.

— Что ж, пожалуй, была рада с вами повидаться, — совершенный реверанс, и светская фраза.

— Погодите. Ваш супруг…

— Я не делаю ничего, что может навредить ему или королевскому роду…

Конечно, Радомилы, заключая договор, не могли не оставить для себя лазейки.

— Мы многим рискуем, — маска — домину скрыла лицо Мазены, голос и тот стал словно бы ниже, глуше. Наверняка, сия маска была непростой. — Но мы надеемся, что вы оправдаете наше доверие.

— Постараюсь.

— Конечно, постараетесь, — плащ изменил фигуру.

Женщина, стоявшая перед Себастьяном, никак не могла быть супругой генерал — губернатора.

Ниже.

Явно толще. И появилось в облике ее нечто такое, донельзя простецкое… за кого ее примут на улице? Состоятельную купчиху? Или обыкновенную горожанку, которая спешит по собственным делам… или вовсе не заметят, скользнут взглядом да забудут, подчиняясь древней волшбе, творить которую способен не только ведьмак…

— Вы ведь любите своего брата, — сказала Мазена, набросив на голову широкий капюшон. — И признаюсь, что я вам завидую.

— Чему?

— Тому, что вы еще способны любить.

Глава 21. О монастырях и монахинях

В домике пахло кровью.

Мерзкий запашок, который заставил Аврелия Яковлевича кривиться и прижимать к носу надушенный платочек.

Не помогало.

И платочек отправился в карман, Аврелий же Яковлевич прислонил тросточку к стене, снял пальтецо, которое вручил ближайшему полицейскому, благо, был тот хоть и бледен, но на ногах держался.

— Вот оно как…

Ступал он по черной засохшей корке, прислушиваясь к дому.

Гнев.

И клубок застарелых обид, точно пьявок в банке… пьявки тоже имелись, что сушеные, частью растертые, что живые, толстые. Последние извивались в склянках, точно ласкаясь друг к другу. И полицейский, взгляд которого упал на банку, сглотнул. Побледнел.