Земля зеленая - Андрей Упит

— Я думаю, — проговорил он, — мне лучше посидеть здесь, а вы поглядите, выйдет там что, да и стоит ли мне заходить.

— Что? — сердито крикнул господин Бривинь. — Мне велит идти, а сам будет здесь сидеть? Ишь штудент какой нашелся. Сейчас же слезай!

Когда так строго приказывают, перечить не будешь. Вот наваждение! Со стороны-то все легко, а тут придется дерзить самому волостному старшине. Хозяева дерутся, а ты, батрак, как дурень, тоже должен ввязываться… На всякий случай захватил с собой и дурачка Микеля, — будто и он мог пригодиться. Как из-под палки поплелся Мартынь за хозяином.

Корчма Рауды полным-полна. В большой передней комнате расположились приезжие из других волостей — палейцы и айзлакстцы из Лемешгальской округи. Как и полагается гостям, держались они довольно тихо, а если кто-нибудь и кричал громче, то лишь по неисправимой привычке. Маленькая лампочка у стены еле освещала середину комнаты, углы тонули в темноте и облаках дыма.

Буфетную комнату заняли дивайцы. Такого пира никто не помнил. На полке ни одной мерки, все в расходе — на стойке и столиках. Звенели пивные бутылки; одни наливали в кружки, другие тянули прямо из горлышка. Полубочонок пива подкатили к самому краю стойки, Земит из Крастов время от времени наклонял его, иначе не удавалось нацедить. Это уже походило не на обычную ярмарку, а на свадьбу родовитого хуторянина, — до того было весело.

Оба Андра из Бривиней остановились у порога, зашли они только посмотреть, не затевают ли даугавцы драку с межгальцами. Пока еще ничто не предвещало этого. Заикин Эдуард с Рейнъянкинем, не найдя места, прислонились к стене в глубине комнаты и мирно угощали друг друга. Веселье было всеобщее, никому и в голову не приходило ссориться.

Галдеж стоял невообразимый, казалось, нельзя разобрать ни слова. Но это было не так: если не прислушиваться к общему гаму, а сосредоточить внимание на двоих-троих говоривших, можно было довольно хорошо расслышать и понять. Оба Андра так и сделали.

На этот раз Мартынь Ансон не добрался до Клидзини — застрял в корчме. Он только что зацапал Мартыня из Личей, а тот никак не мог от него отделаться и изредка подносил к губам кружку, делая вид, что пьет.

— Мне думается, — говорил тележный мастер заплетающимся языком, — мне думается, я никого не обманывал. Только ремесло — это не какое-нибудь сапожное дело, — сегодня примерил, а через неделю готово. Мне мои достатки сначала нужно над плитой высушить… Погоди минутку! — Он схватил Мартыня из Личей за полу, чтобы тот не сбежал. — Над плитой! А он прислал Галыня с лошадью: отдавай обратно материал, все равно, говорит, зря изведешь. Вот голодранец! У кого я хотя бы лучинку извел? — Рассердившись, он протянул Земиту кружку, чтобы тот нацедил. Не дождавшись, ринулся сам. Испольщик из Крастов только сердито покосился на него.

— Ты мне велел навоз в шапке носить. Теперь подавай свою, будешь пить из нее.

Окончательно обозлившись, мастер как лев ринулся к стойке.

— Господин Рауда! Что это тут, порядочная корчма или мелочная лавчонка! Зачем свинопасам дают разливать?

Рауда рылся в выдвижном ящике, выбирая рубли из кучи мелочи. Мастера он и не слушал, будто тот не ему говорил.

В это время в комнате показались два сына Рауды, один был вылитый отец, другой низенький и толстый, с пухлым надменным лицом. Оба стянули с головы зеленые бархатные шапочки, расшитые золотом, и, ни на кого не глядя, стали пробираться мимо посетителей за буфет, к двери своей комнаты, где их дожидалась Латыня в белом передничке, с красной лентой в волосах. Из немецкой горницы выглянул Рийниек и учтиво им поклонился.

Шум в корчме на минуту стих. Маленький Андр от удивления вытаращил глаза, подтолкнул Большого и шепнул:

— Видал?

— Да, — отозвался тот. — А ты?

Рийниек показался не зря, — он подошел к буфету и что-то сказал жене Рауды. Та кивнула головой, достала не спеша с верхней полки бутылку вина и начала срывать красный колпачок. Дверь в немецкую горницу осталась отворенной, — там по одну сторону стола сидел писарь Заринь, по другую его помощник Саулит. Писарь сильно раскраснелся, голова и руки у него больше не дрожали. Саулит был куда серьезнее, чем на похоронах. Ванаг со своим старшим батраком напоили его и заперли в каталажке, сынишка волостного рассыльного отыскал ключ только под вечер. Ясное дело, водить дружбу с такими негодяями он больше не мог. И теперь всем своим видом показывал, что там, где он теперь находится, он сидит по глубочайшему убеждению и непреложной необходимости.

Заказав вина, Рийниек пошел обратно — невысокий, но широкоплечий, с заметным брюшком. На ногах шнурованные ботинки, отложной воротничок рубашки с шелковым шнурком, завязанным бантиком, поперек жилетки длинная серебряная цепочка. Вскинув большую, почти квадратную голову с копной курчавых седеющих волос, Рийниек обвел всех улыбающимся взглядом победителя, и не одна медная мерка или жестяной штоф поднялись ему навстречу, сопровождаемые приветственными возгласами.

На этот раз Большой Андр подтолкнул Маленького.

— Видал?

— Да-а, — прошептал тот с величайшим почтением. — А ты?

Потом оба разом вытянули шеи и подвинулись вперед, — кажется, началась драка. Но оказалось, что произошла обычная семейная стычка. Жена головастого Лапсы тащила мужа за рукав, сынишка за полу пиджака, а сам он стучал левой рукой по столу и орал на всю корчму. В правой руке у него был жестяной полуштоф, — Земит только что нацедил до краев, — и он пока еще с ума не сошел, чтобы оставлять его недопитым. К черту и жен и их ребятишек! Вот допью, тогда увидите, что будет!.. Соседи насилу уняли эту расшумевшуюся троицу.

Тогда оба Андра обратили внимание на новую семейную ссору. Бривиньский Браман, по обыкновению, сидел в стороне и пил, не вступая в разговор. Но тут к нему подсел сын — Ян, и пошла перебранка. У Яна оба конца шейного платка выскочили из-под жилета, а картуз, видно, не раз уже побывал на полу. Старик, кажется, не дал ему отпить из своей мерки и сказал что-то крайне обидное, может, даже послал домой спать. Ян, размахивая руками, подступал к отцу, но голос у него до того осип, что ругань едва была слышна.

— Голодранец! — надрывался и хрипел он, свирепо тараща на отца глаза. — Голодранец этакий, и пальцы у тебя на руках не как у людей! А еще в корчме сидит, выпивает, будто хуторянин какой! Долго ты еще так шататься будешь? На шею мою сядешь? Думаешь, я тебя, всесветного обжору, кормить стану? Подыхай, и крышка!

Браманы — людишки маленькие, не стоило обращать на них внимание: всем было известно, как они ссорились, и никто не подумал вмешиваться и урезонивать. Здесь хватало и хуторовладельцев, и приятно видеть, что и у них иногда дела идут не лучше, чем у бедняков.

Свояк Бривиня из Вецкалачей в корчме никогда не присаживался, пил стоя. Сегодня ему пришлось изрядно помахать руками и повертеться, пока не нашлись три-четыре собутыльника, готовые послушать его умные речи.

— Вот пусть мне кто-нибудь скажет. — Он многозначительно поднял палец, выискивая взглядом слушателя, способного ответить на его вопрос. — Пусть скажет: если земля круглая и вертится, тогда почему у моей лошади не кружится голова, а у меня не слетает шапка? Выходит, мой шурин по ту сторону, в Америке, стоит вверх ногами? Почему же он тогда не падает?

Ответить никто не успел. В корчму словно темная туча ввалилась сестра Бривиня Юла — огромная, в большой шали, повязанной крест-накрест на груди, с кнутом в руке и грозной, волосатой бородавкой на щеке. Выпятив живот, следом за нею так же решительно вошел Ансис. Вецкалач, должно быть по горькому опыту, знал, что промедление смерти подобно. Воздетый вверх палец мигом опустился, важный вопрос остался неразрешенным, Вецкалач с поразительным проворством шмыгнул в дверь — главное, не подумали бы люди, что за ним гонятся.

Однако вслед ему грохнул взрыв смеха. Но поднявшийся шум внезапно оборвался, шеи вытянулись, лица повернулись к дверям передней.

Вошел хозяин Бривиней — высокий и надменный, задрав роскошную бороду; фуражка была слегка сдвинута набекрень, новые сапоги скрипели, каблуки с подковками гулко стучали по земляному неровному полу. Позади на некотором расстоянии с виноватой улыбкой плелся ссутулившийся, растерянный Мартынь Упит — точно прощенья просил. За ним упрямо продирался сквозь толпу палейцев дурачок Микель, будто без него здесь не могли обойтись.

Вилинь, как обычно клевавший носом на высоком табурете у стойки, попытался поднять отяжелевший палец.

— Тц-тц! Тпру! Бокстобой!

Господин Бривинь подошел прямо к стойке, легко отстранив локтем какого-то паренька.

— Три полуштофа и дюжину баварского. Екабштатского — от Икштейна или Лиелмуйжского. У Ликетта не пиво, а пойло. Ставь на прилавок, и пусть пьют все, кто хочет!