Черный город - Кальман Миксат

— Проклятый сводник! — пробормотал Бибок. — Как не совестно тебе приводить сюда эту девушку!

Даже его возмутила такая подлость, и, горько вздохнув, скорбя об испорченности мира, но успокоившись за себя, он тихонько отошел от двери и принялся зажигать свечу. Пусть уж лучше испорчен будет мир, а не его маленькое "дельце".

Вложив тлеющий трут в пучок соломы, заранее свитый жгутом, Бибок некоторое время размахивал в воздухе этим приспособлением: ожидая, пока солома вспыхнет, а тогда поднес ее к фитилю. Словом, это было хлопотное дело. Едва ему удалось зажечь свечу, как на лестнице снова послышались шаги. Он подбежал к двери и приоткрыл ее пошире, чтобы осветить гостю путь.

По лестнице поднимался высокий, могучий и такой грузный мужчина, что под его ногами шаткие ступени скрипели и пели на все голоса.

— Должно быть, бургомистр! — решил Бибок и шагнул за порог.

Пока гость добрался до верхней ступеньки, его одолела одышка. Слегка приподняв шляпу, он сказал:

— Я хотел бы видеть господина Тройского.

— Это я, — представился Бибок. — Прошу вас, входите. Гость прошел в комнату, снял с себя длинный, до пят, серый плащ.

— Я бургомистр города Лёче.

— Милости прошу, сударь. Садитесь, пожалуйста.

— Насиделся за день, — ответил бургомистр и потянулся. — Да и хотелось бы поскорее покончить с этим делом. Время позднее. Пора и на боковую.

— Не обижайте хозяина, присядьте, сударь, — упрашивал «Тройский». — А то лишите человека спокойного сна.

— Да я как раз затем и пришел, чтобы лишить сна. Правда не вас, а кого-то другого. Если удастся…

— Надеюсь, удастся. Вы, полагаю, имеете в виду то же самое, что и я.

После долгих уговоров господин Нусткорб присел на лавку. Сдвинув назад сползавшую на живот кобуру пистолета, он вдруг навострил уши и прислушался к голосам и шагам, доносившимся через стену из соседней комнаты.

— Что за помещение там, рядом?

— Насколько мне известно, такой же номер для проезжающих, — отвечал Бибок.

— Мне кажется, там кто-то есть?

— Любовное свидание, — улыбнулся Бибок. Бургомистр насупил брови.

— Но ведь это было запрещено Карасю?

— Так господин Карась и не участвует в нем.

— А кто же?

— Я видел только женщину, когда она поднималась по лестнице.

— Возмутительно! — вспылил бургомистр. — Нетерпимо!

— Juventus veutus [Молодость ветрена (лат.)] — примирительно заметил Бибок, давая вместе с тем понять, что он знает латынь. — Закройте на это глаза.

— Хотел бы я знать, как ее зовут.

— А что дадите, господин бургомистр, если я скажу? — шутил Бибок.

— Был бы весьма вам признателен, сударь.

— Скажу, если пообещаете не наказывать бедняжку. Очень уж хороша! Жалко мне ее.

— Вот тебе и на! Так зачем бы я стал допытываться у вас об ее имени, как не для того, чтобы наказать греховодницу?

Вибок пожал плечами.

— Тогда лучше уж я сохраню ее имя в тайне.

Они вернулись к делу, ради которого бургомистр и прибыл. Прежде всего он пожелал взглянуть на документ. Внимательно прочитав бумагу, Нусткорб с разочарованным видом заявил, что она не представляет для него большой ценности.

— Впрочем, попытаться можно, — добавил он и предложил двести пятьдесят золотых. — И то лишь потому, чтобы вы, господин Тройский, не пожалели, что понапрасну совершили столь долгий путь.

— Да я лучше съем эту бумагу! — воскликнул Бибок.

— Кушайте на здоровье, — издевательски сказал бургомистр.

— Нет, нет, до этого дело не дойдет, — спохватился Бибок, решив пуститься на хитрость. — Больше того, поскольку вы, ваше благородие, даете на пятьдесят золотых меньше, вопреки уговору, то и я нарушу его: теперь дешевле, как за триста пятьдесят, я не уступлю вам бумагу.

Такой ответ привел Нусткорба в замешательство: не видно было, чтобы господин Тройский испытывал сильные "финансовые затруднения", как уверял Клебе. Что-то, наверное, изменилось.

— Должно быть, ночью дождь прошел, — насмешливо заметил гость, — коли ваши притязания так выросли?

— Да ведь отсюда рукой подать до Пала Гёргея. Почему бы мне, собственно, не предложить этот документ ему самому?

Эта угроза заставила Нусткорба призадуматься, и он счел нужным уступить.

— Ну черт с вами! Если уж Клебе договорился за триста, пусть так и будет. Вернемся к старому уговору.

— Весьма сожалею, ваше благородие, но я — человек суеверный и еще ни разу в жизни не возвращался туда, откуда однажды ушел.

Пройдоха сказал чистейшую правду: он никогда не поступал так, да ему и не следовало этого делать.

— Иными словами, — за триста не отдадите?

— Совершенно верно.

Досадуя на себя за свою неудачную попытку выторговать пятьдесят золотых, Нусткорб решил изменить тактику, и заговорил ласковым тоном.

— Господин Тройский, или Бибок, братец вы мой! — Нусткорб поднялся и по-приятельски положил руку ему на плечо. — Одумайтесь. Триста золотых форинтов — большие деньги. Король Сигизмунд заложил шестнадцать сепешских городов за тридцать семь тысяч золотых грошей. Подсчитайте-ка, сколько улиц досталось бы вам за триста золотых форинтов, которые я даю вам.

Начался торг — настоящий поединок: каждый хотел нащупать слабую сторону противника. В пылу борьбы, разумеется, не обошлось и без ранений. Противники обзывали друг друга всякими нехорошими словами: «негодяй», «пиявка», «голодранец» — зато с обоих быстро слетела напускная важность, и в конце концов они стали приятелями. За это время бургомистр дважды надевал свой плащ и направлялся к двери, но всякий раз останавливался и прибавлял десять золотых. Бибок подумал-подумал и решил уступить: ведь пятьдесят форинтов все равно ушли бы из его кармана: они предназначались маленькой Мили.

— Ладно, добавьте еще пять форинтов, и — точка.

— По рукам! — подхватил бургомистр, хлопнув своей широкой ладонью по ладони Бибока. — Значит, триста двадцать пять.

После этого он принял от Бибока документ, аккуратно сложил его и спрятал в свой кожаный бумажник.

— Вот ты и у меня в руках! — с вздохом облегчения буркнул он. Неизвестно, что господин Нусткорб имел в виду, но, надо полагать, не бумажку.

— Вы, сударь, подождите, я сейчас сбегаю за деньгами, — сказал он Бибоку. Тот удивленно взглянул на бургомистра.

— А где они? — разочарованно спросил он.

— Внизу, у гайдука. Я оставил его у входа в парк.

— Нет, так дело не пойдет. Давайте бумагу назад.

— Но я оставлю вам свой плащ.

— На что он мне?

— Неужели вы не верите бургомистру города Лёче?

— Откуда мне знать: бургомистр вы или — нет? Кто угодно может сказать: я — бургомистр. Но даже если вы и в самом деле бургомистр, я вправе не доверять вам, раз и вы относитесь ко мне с недоверием. Вы ведь побоялись принести с собой деньги, словно пришли в разбойничий притон.

— Пожалуй, вы правы, — согласился бургомистр и начал было расстегивать кафтан, чтобы достать и возвратить документ.

— Ладно, сударь, я — дворянин. Даже в двадцатом колене в моем роду не было бюргеров. Избавлю уж я вас от беготни по лестницам, спущусь сам за деньгами.

Нусткорб кивнул головой в знак согласия. Бибок распахнул дверь и вежливо пропустил гостя вперед. Бургомистр шел, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не оступиться, и поэтому не замечал вокруг ничего. Вдруг Бибок толкнул его в бок. — Посмотрите вон туда! — прошептал он. С запозданием правда, но бургомистр все же увидел женскую фигуру, тут же скрывшуюся за углом трактира. Исчезла, словно растаяла, будто призрак. Однако это не был призрак, а настоящая, живая женщина: слышно было, как шуршали ее юбки и шелестели ветки кустарников, когда она задевала их проходя. Изломанная тень ее вырисовывалась сначала на стене курятника, потом на его крыше, а затем, соскользнув на лужайку, вытянулась и стала гигантской.

— Она?

— Да.

— А греховодник?

— Рядом с нею, — пояснил Бибок. — Он шел ближе к стене, поэтому вы его и не заметили. А шаги до сих пор еще слышны. Тс-с!

Они остановились на верхней террасе, если можно было назвать террасой дощатый помост без перил, на который открывались двери обеих комнат мезонина. Вниз с помоста вели две отдельные лестницы.

Бибок и Нусткорб прислушались. Где-то далеко слышались едва различимые, все больше затихавшие шаги, одни — легкие, другие — тяжелые, мужские. А может быть, то была игра воображения? Ведь ночью многое воспринимается по-иному: кошка ли пробежит, прошлепает ли по траве жаба, или ударится о стену летучая мышь. Иногда к звукам шагов примешивался какой-то звон, будто позвякивали шпоры, или сабля бренчала, стукаясь о камешки на дороге либо о каблук сапога.

"Провалиться мне, если это не вчерашний офицерик!" — подумал Бибок, а вслух сказал: