Написано кровью - Грэм Кэролайн

Громоздкий котел не оставлял места ни для чего, кроме его «пищи». На полу лежала куча угля, а рядом — еще одна куча: хворост, перевязанные бечевкой стопки старых газет и церковных журналов, картонные коробки, ветошь и канистра с парафином.

Эми приблизилась к этому чудовищу, огромному, пузатому, черному от старости, небрежения и дурного характера, с нервной дрожью. Трубы щупальцами тянулись откуда-то сзади, а потом уползали куда-то по потолку. Все три диска с красными стрелками, как на спидометре, показывали 150. Она требовательно стукнула по стеклу. Стрелки опустились до 98.

Эми осторожно приложила ладони к железу. Оно было еле теплое. Она открыла дверцу и заглянула внутрь. Насколько она могла различить, там лежала куча золы и еще что-то. Она взяла кочергу, металлическую палку величиной и весом с лом, но в форме буквы «Т», и поковыряла в пепле. Ей удалось извлечь пару бледных искр. Тогда она вырвала из журнала несколько страниц и бросила их на искры, пока те не погасли. Бумага съежилась, почернела по краям, загорелась.

Подбросив еще бумаги, Эми взяла пару щепок из кучи на полу, осторожно положила сверху и приготовила еще несколько на случай, если эти разгорятся.

И тут она заметила, что внизу, под кучей растопки, есть что-то еще. Бумага? Этикетка. Ярко-желтая, с синими буквами: «Отель „Масима“, Танжер». Эми отбросила щепки — еще какие-то этикетки, почти скрывающие верх коричневого чемодана.

Она вытащила чемодан из кучи, положила на пол, открыла замки, откинула крышку, опустилась на колени, не обращая внимания на грязь, и рассмотрела содержимое: черный дамский костюм, шляпка с вуалью, женское белье, в том числе пояс с подвязками, тонкие чулки, туфли на высоких каблуках. Две косметички — одна с бижутерией, другая с косметикой. А еще коробка из-под обуви, набитая фотографиями. Как странно это все.

Эми стала рассматривать снимки. Тут были и цветные, и черно-белые. Чаще всего в объектив попадала светловолосая женщина, иногда с парой друзей, порой играющая с собакой. Расслабленная, отпускная атмосфера. Некоторые снимки, скорее всего, сделаны на пляже или у бассейна в отеле. Двое мужчин в самых откровенных плавках стояли около отличной лодки.

И еще там был… Ральф. Даже при слабом свете она безошибочно узнала его живую улыбку, черные кудри, прямой взгляд. Он был в толпе каких-то людей, видимо на вечеринке. Возможно, по случаю дня рождения. У всех праздничное настроение. Все сидят за столом, уставленным бутылками и стаканами, украшенном серпантином. Фотография большая, снимали со вспышкой. Ральф одет в хлопчатобумажную рубашку с короткими рукавами и прямоугольным воротом. От летней формы Королевского флота.

Эми пригляделась. Этот мужчина рядом с ее мужем… Красивый, с несколько расплывчатыми чертами лица, с цветком за ухом. Эми поднялась на несколько ступенек, поднесла фотографию к свету и ахнула. Это был Джеральд!

Взволнованная, она вбежала в залу. Слова и фразы теснились у нее в голове, просились наружу: «Ни за что не угадаешь… Чемодан… Помнишь… Миссис Банди сказала… Кто-то подбросил его нам…»

Гонория неподвижно стояла в дверях библиотеки. Слова застряли у Эми во рту. Она мгновенно поняла, что произошло. Страх шевельнулся, потом набрал силу, а после сильно забился где-то в горле.

Почему-то пришла на ум фраза «побереги силы». Да, стоило, пожалуй, поберечь силы. Она сделала медленный глубокий вдох и поверхностный выдох, как будто воздух уже надо было экономить.

Эми словно бы раздвоилась. Половина, крича от страха, хотела только одного — спрятаться. Но вторая, оценив опасность, пыталась найти выход. Парадная дверь заперта, закрыта на засов, не открывалась годами. Дверь заднего хода заперта тоже, закрыта на засов, ей не успеть открыть. Ни в коем случае, ни за что не позволить загнать себя обратно в подвал, там она сдохнет как собака. Окна на первом этаже закрыты, но можно выбить стекло и выбраться. Она, конечно, поранится, но останется жива. Жива!

Темная масса в другом конце зала зашевелилась. Всего шаг, тяжелое колыханье воздуха. Эми казалось, что сердце ее бьется где-то во рту.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Лестница! Лестница наверх. Мы обе на одинаковом расстоянии от нее. Я легче, моложе, быстрее. Добежать до своей комнаты. Запереть дверь. Открыть окно. Кричать. Звать на помощь.

Она попыталась вспомнить, что нужно делать перед спринтом. Присесть? Согнуть колени? Поставить одну ногу на носок? Это жизненно важно сейчас. Это решит… всё.

Но эти мысли тут же ушли, потому что Гонория, вместо того чтобы готовиться к забегу, вдруг сделала нечто гораздо более страшное. Она рассмеялась. Сначала это было тихое, вибрирующее урчание, словно разогревался мощный мотор, а потом наступила очередь хриплого лая. А когда Гонории не хватало кислорода, она издавала устрашающее гудение.

И тогда Эми побежала. Рванула со всех ног вверх по лестнице. На площадку. Гонория была близко, очень близко. Да, она пыхтела, тяжело топала, хватала руками пустоту, и однажды, когда Эми споткнулась, рука Гонории коснулась ее юбки.

Они просто взлетели по лестнице. Эми задыхалась, все мысли улетучились у нее из головы. Она даже не отдавала себе отчета в том, что бежит, у нее как будто включился автопилот. Скорее, в свою комнату! Навалиться на дверь. Закрыть ее.

Слишком поздно! Эми налегла на дверь, но железная ступня Гонории уже нерушимо стояла между дверью и косяком. Она-то не прилагала никаких усилий, не было необходимости. Или, по крайней мере, не было никакой спешки. Прошло несколько секунд, прежде чем она заговорила. Просунула свою морду в щель, скривила рот и стала выплевывать страшные разоблачения.

И Эми была вынуждена слушать, потому что боялась отпустить дверь, чтобы заткнуть уши. И уйти она не могла. Она расплакалась от того, что услышала, но Гонория просто стала говорить громче, чтобы заглушить ее отчаянные всхлипывания.

А потом ядовитый источник иссяк. А вслед за этим и рыдания Эми прекратились. Она вслушивалась в тишину, всем телом налегая на дверь, молясь о том, чтобы чудовищная злая сила с другой стороны не решила сделать то же самое. На ее лице застыла гримаса крайнего физического напряжения, щеки блестели от слез.

Гонория толкнула дверь изо всех сил, Эми отлетела и упала на спину, и ее золовка вошла в комнату. Она стояла и смотрела на Эми сверху вниз. Обычно красная, грубая физиономия Гонории была отвратительно бледна. Глаза ее бегали, скользили по предметам, а иногда закатывались так, что видны были только белки. С нижней губы свисала, поблескивая, нить слюны.

Эми поднялась с пола и стала потихоньку, по-крабьи, отступать, понимая, что ей нельзя отводить глаз от Гонории, потому что именно так надо вести себя с дикими тварями: львами, тиграми, бешеными собаками. Тогда они на тебя не прыгнут. У Гонории были темно-красные, налитые кровью зрачки. Ее тяжелая тень тянулась по стене, большая голова покачивалась.

Эми метнулась к подъемному окну и прижалась к нему спиной. Она завела руки назад и чувствовала холодное стекло, неровно покрашенную раму. Если бы ей удалось открыть его! Но для этого надо повернуться спиной к Гонории, хотя бы на секунду. Выбора нет.

Она повернулась, вцепилась в задвижку и рванула изо всех сил. Все было ржавое и тугое. Она с трудом раскачала механизм и в страхе оглянулась через плечо. Гонория стояла и молча наблюдала.

Окно с грохотом открылось. Чистый холодный воздух обдал лицо Эми. Она, уцепившись за подоконник, высунулась так, что ей были видны открытые ворота и дорога. А внизу — каменные плиты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Глядя на камни внизу, Эми вдруг вспомнила рассказ миссис Банди, уборщицы, о том, как выглядел Джеральд, когда та его нашла.

Эми стало дурно, она закрыла глаза. На миг возникло ощущение, будто плиты бросились ей навстречу, наверх, ударили, размозжили ее мягкое тело, сломали кости. Она с трудом выпрямилась и отвернулась от окна.

— Прыгай, — сказала Гонория.

Эми судорожно глотнула воздуха.

— Давай же.

Разумеется, ей только этого и надо. Чемодан со всем содержимым сгорит, а Эми погибнет. Что может быть лучше? Самоубийство — идеальный выход. «Знаете, она сильно горевала по умершему мужу. Боюсь, так и не оправилась после его смерти. Говорила, что не хочет жить, часто говорила, но я ведь не думала, что она действительно решится…»