Случай Растиньяка - Наталья Миронова

На громилу не произвело впечатления.

–  Пройдемте, гражданин, – бухнул он, как из бочки. – Вы по делу покамест свидетель, а там разберемся, хто вы есть.

–  Сынок! – ухватился Алик за последний козырь. – Не бросай меня…

–  Ты ж меня бросил. – Санька сплюнул кровавую слюну ему под ноги, проходя мимо.

–  Коротко и ясно, – прокомментировал Герман, а когда Алика запихнули в джип, добавил: – Высадите его где-нибудь в центре, пусть катится. Его тачка у меня во дворе осталась. Даже не знаю, как быть. Не хочу, чтоб он Катю доставал.

–  Не вопрос, – отозвался Синицын, – тачку мы на штраф-стоянку эвакуируем.

–  Лады. «Нексия» салатного цвета, металлик. Номер не помню, но у нас во дворе другой такой нет. Только дайте нам уехать, а он пускай на метро добирается. – Герман передал Жеке мобильник Алика. – Держи, это улика.

Катя расцеловала на прощанье Синицына и Журавля.

–  Спасибо вам, ребята. Спасибо.

–  Та нэма за що! – откликнулся Журавель, обнимая ее так бережно, словно она была мыльным пузырем.

Глава 17

Герман подошел к своей машине, вынул из багажника плед и закутал Саньку.

–  Садитесь сзади. Давайте с обеих сторон, вам так легче будет.

И он распахнул обе задние дверцы. Мать с сыном забрались в джип. Герман сел за руль и плавно тронулся.

–  А сторож? – спросила Катя.

–  Ничего с ним не будет, очнется. О! Слышишь сирены? Это уже родная милиция на вой подъезжает. Давайте скроемся, пока нас тут не сцапали.

И он нажал на газ.

Когда вой сирен и автомобильной сигнализации смолк вдали, Герман включил телефон, укрепленный на приборном щитке, и одной кнопкой вызвал номер.

–  Тикай, Аркадий Ильич, – сказал он в телефон. – Мы взяли Вахаева. Он тебя сдаст за милую душу. Не надо было врать, что ты его не знаешь. Деньги свои, четыре лимона, получишь со счета на Кайманах. Номер счета известен Изольде и, я думаю, Фраерману. Деньги я безакцептно перевел. Ну да из кармана в карман… не пропадут. Прощай.

И Герман отключил связь.

Звонок Германа застал Аркадия Ильича в тяжких раздумьях. Жизнь-то как поменялась! Вроде бы незаметно, а враз. Все вернулось на круги своя. Если не планы-шманы, то партия-шмартия точно вернулась. С него стали тянуть деньги. Будь это на медицину или на жилье, на образование там, даже на вооружения, он бы еще понял. Он бы дал с дорогой душой, хотя эта самая душа не лежала давать деньги вслепую. Он хотел бы лично контролировать, на что его деньги тратятся. Но давать на партию-шмартию, на внебюджетные фонды, на каких-то там «Наших», куда-то там «идущих вместе»… Это еще зачем? С какой стати? Голощапов тут при чем?

А ведь приходилось давать. Появлялись в офисе незнакомые ему добры молодцы, все одинаковые, молодые, с белесыми пустыми глазами. Входили, как к себе домой, и требовали денег. Говорили, что надо бы акционировать такой-то завод и половину акций сразу отдать. Не на то отдать, чтобы ему, Голощапову, с этого польза была, а на то, чтобы его, Голощапова, оставили в живых. Они не так выражались, но ясно давали понять. Аркадий Ильич мог бы, конечно, одного из них или даже нескольких раскассировать с особой жестокостью в назидание остальным, но чувствовал, нутром угадывал, что это не поможет. Они как тараканы: видишь одного, значит, где-то сидят еще пятьдесят. Орать на них, угрожать, гнать? Бесполезно.

Ему прямым текстом сказали, что надо вступить в новую партию-шмартию. Лёнчик, гад, вступил. Сам вступил, даже не спросивши шефа. Пятый пункт больше не мешал, в новую партию-шмартию принимали всех, даже такую шелупонь, как Лёнчик. Вербовка в эту партию приняла очертания рекрутского набора. Мели всех подчистую. И, главное дело, Золька, зараза, вступила. Хотел ей Аркадий Ильич бубну выбить, да как-то постеснялся, что ли. Пришлось и ему вступать, никуда не денешься.

Он никогда не отличался образным мышлением, уж чего не было, того не было, но тут вдруг вспомнил виденный в детстве фильм Чаплина «Новые времена». Вспомнил, как героя затягивает в станок. Огромная машина прессовала и штамповала человека с полным безразличием, как любую другую заготовку. В фильме было смешно, зато теперь сам Голощапов чувствовал себя такой заготовкой. Это его прессовали и штамповали, а он же не Чаплин! Нет у него той ловкости да гибкости. И все не понарошку, а наяву.

Здоровье в последнее время стало пошаливать. Голощапов уже справил три юбилея, на подходе четвертый. Теперь считать придется уже не на десятки, а на пятаки. Аркадий Ильич думал о подступающем 75-летии с такой тоской, что выть хотелось. Хоть в гроб ложись да помирай. Опять орден через Лёнчика хлопотать. На хрен ему этот орден? Нет, считается, что надо. Опять банкет, опять ненужные подарки и лживые речи. Опять пьянка на трое суток, а потом… С последнего «летия» его в больницу увезли. Слава богу, это было уже при Германе. Он, трезвенник, вовремя углядел, что тестю плохо.

Хороший парень – Герман. Был ведь еще случай, когда Голощапов чуть концы не отдал: это когда с «АрмСтил» сделка сорвалась. Никогда еще Аркадий Ильич не ощущал такого унижения. А главное, что обидно, поквитаться не мог.

Глава компании, который так легко и изящно его кинул, ушел на покой да и отчалил на какие-то далекие острова. Все руководство сменилось, и вообще это была уже не компания, а часть огромного конгломерата, президент коего рассекал по морям на бронированной яхте величиной с авианосец и все дела проворачивал исключительно электронным способом.

Торпедой его взорвать? Такими возможностями Голощапов не располагал. Да что там иностранного воротилу, он Лёнчика больше не мог тронуть! Тот в депутаты пролез, съехал наконец с голощаповского участка: зачем ему теперь, когда квартира казенная приватизирована и дача казенная тоже? Важный стал – не подступись. Положим, депутатов тоже убивают за милую душу, но Лёнчик, как ни противно было в этом сознаться, стал Голощапову опасен. Он слишком много знал. Наверняка подстраховался.

Перебрав все возможные пути и средства как-то избыть свой гнев, Аркадий Ильич выбрал самый простой и доступный – ушел в запой. Наказал только себя: опять ему стало плохо, и опять Герман повез его в больницу. Откачали, но, едва придя в себя, Голощапов начал куролесить и рваться домой. Дома он неожиданно стих, впал в тоску, а это было еще похуже буйства. Вслух так ничего и не сказал, но в душе был Герману благодарен, что Герман его не пилит, не попрекает, не напоминает: а ведь я вам говорил! Хотя Герман и вправду говорил: не надо в эту сделку лезть, кинут.

Немного оклемавшись, Голощапов затеял новое дело. Раз уж не дали провести слияние с иностранной компанией, решил прикупить отечественную: лежащий на боку Васильевский горно-обогатительный комбинат. Грамотно провел всю предварительную работу, потратил много времени и денег на подготовку, заложил основу, привлек начальный капитал… И тут кто-то перебежал ему дорогу. Как будто знал, сука, заранее, хотя вся подготовка проходила в глубокой тайне.