Зверь с той стороны - Александр Сивинских

Ну, те места без войны года не живали. Так что сменил Живуля к девятьсот сорок шестому-то году десятки, а то и сотни личин. Не старея, кстати. Свою настоящую жизнь, понятно, вовсе забыл. Мы, советские военнослужащие, коммунисты и материалисты, прошедшие огонь и воду, точно знающие и доказывающие каждым своим днём, что бессмертных людей не бывает, смеялись, конечно, над этим нелепым суеверием. Ага, весело смеялись… Пока сами Живулю не встретили. Пропал у нас боец молодой. Совсем пропал, как растаял. Понимали мы, что до него бендеровцы добрались, к награде представили посмертно. И тут приходит мужик из лесу. По глаза бородой зарос, в немецкой полевой форме без погон. Чистый бандит. И говорит, что он рядовой Феклистов Егор. Погибший наш товарищ, стало быть. Мы его допрашивать, а он — Феклистов я, и всё тут. Запирается, издевается. Ладно, не хочешь по-хорошему, не надо. Применили к нему дознание с активным воздействием нулевой степени. А надо сказать, не вдаваясь в засекреченные подробности, такая это штука — "активный нуль", что испытуемый перед дознавателями (их обычно несколько работает) не юлит и не запирается, а с огромным энтузиазмом выкладывает, что ни спроси. Хоть про эмбрионально-планцентарную стадию личной жизни, хоть про то, как с бабами любиться предпочитает — всё как на духу выболтает. А этот твердит, будто Попка: Феклистов я, Егор! Чего вы, ребята? Ах, ребята мы тебе, фашистский прихвостень?! Ошибаешься. В расход его по-быстрому пустили, закопали кое-как, а он через день снова является. Я, говорит, рядовой Филимонов Егор, попал во вражескую засаду. Был пытаем и расстрелян, но чудом остался жив. Вчера попал в другую. Бандиты подло замаскировались под советских военных ("Даже внешне похожи на вас, ребята"), опять пытали, опять расстреляли — с тем же результатом. Готов дальше выполнять воинский долг. Упорствует, значит, зараза. Шлёпнули ещё раз, валандаться не стали… А когда засомневались, спохватились, что надо бы было сей феномен научно исследовать, он уж больше не приходил. Хоть и скорбен Живуля был головёнкой, но не совсем видно дурак…

Намахнул Николай ещё стопочку, ткнулся губами и носом в культю, втянул шумно воздух, крякнул, головой тряхнул, спрашивает: "Ну как тебе, Антоха, байка моя? Мандраже берет, а?" Я сказал, что мандраже, не мандраже, но некоторое впечатление остается. Только непонятно, при чём здесь я и при чём здесь Трефилов? А равно при чём здесь Живуля? Пардон, что-то не врубаюся! Туповат-с.

Николай прищурился и, приблизив ко мне лицо, пропел эдак вкрадчиво, обдавая самогонным духом: "А ты вспомни-ка, Антоха… может, тебя ранило во время прохождения службы?… в Приднестровье-то?… может, в катастрофу какую попадал?… или ещё чего?… Ну?…"

Так. (Так, так, так, говорит пулемётчик; так-так-так, говорит пулемёт.) Вон Коля на что намекает, допёр я наконец, и от этой моей сообразительности по хребту побежали, топая вразнобой сотнями ножек, неприятные мурашки. Мандраже. Артемий Трефилов, производивший над собой экзотические опыты (получается, удачно производивший), без вести пропавший на Первой мировой, и есть Живуля. Бессмертный, нестареющий, многоликий (но многоликий — не от лицо, а от личность), - Живуля. Стотридцатилетний Живуля, искренне считающий себя сейчас тридцатилетним Антоном Басарыгой. Отсюда идентичность облика современного живого меня и древнего фотоизображения его. В сущности, меня же. Что называется, решение задачи отличалось элегантностью и было неоспоримо: Я = Я.

"Повезло тебе, Тёма, со внешностью-то наконец, — сказал тихо и проникновенно Николай. — Впервые за сто лет — повезло…"

Так и сказал — "тебе, Тёма".

"Это что же получается? — пробормотал я, облизывая моментально пересохшие губы. — Давай-ка разберёмся. Буквально перед самым моим дембелем в нашей казарме случился ночной пожар. Однако дневальные службу знали туго, и серьёзно пострадавших не было. Я, например, отделался лёгким обмороком и легчайшими ожогами. Тем не менее, на пепелище был найден обгорелый до неузнаваемости труп. Следственная комиссия приняла его за останки поджигателя, молдавско-румынского национал-экстремиста. Тем более, неподалеку обнаружилась канистра. Если следовать твоей, Николай, логике, мы должны сделать вывод, что труп принадлежал настоящему Антону Басарыге, погибшему таки при пожаре. Когда старослужащего Басарыгу торкнуло по башке падающей балкой, сознание его перекочевало к Живуле. Дембель сгорел, а Живуля-Трефилов, слегка контуженный и надышавшийся дыма, был благополучно выведен из пламени. Которое сам перед этим запалил, живя в шкуре фанатика-националиста. Я правильно составил цепочку?" Николай, сочувственно потупив глаза, кивнул. Я окостенел, а он, пользуясь моментом, немедленно подсунул мне наполненную стопочку. Подрагивающей рукой я потянулся за спиртным…

Тут мне надоело изображать убитого страшной правдой о себе маленького человека, и я хихикнул. Николай воззрился на меня с любопытством. Я отодвинул самогон и сказал, усмехаясь, что при всей своей безусловной увлекательности и загадочности, история с Живулей однако не дает ответа на вопрос, от которого мы плясать начали. А именно: почему Антон Басарыга похож на Артемия Трефилова? Ну, был похож при жизни, до пожара в казарме. В котором якобы погиб. Ведь никто из сослуживцев не заподозрил в перепачканном сажей погорельце чужака. Я уж не говорю о родителях. Почему?

Круг замкнулся, заключил я с ноткой некоторого сожаления.

"Почему, да почему… Вот почему", — сказал Николай и бросил на стол тоненькую пачку жёлтой, истрёпанной бумаги. Письма старинные, тесёмкой розовой перевязанные. Я посмотрел на него с вопросом. "Читай. Читай-читай, не стесняйся. Этой тайной любви век возрасту, и трепетные эпистолы сии давно утратили первоначальную интимность. Сейчас они всего лишь историческое свидетельство, способное прояснить подлинное положение вещей".

Я развязал бантик и взял верхнее письмо. Милый мой и ненаглядный Тёмушка! - вились мелкие аккуратные буковки. — Пишет Вам ваша…. - и так далее, на четыре с половиной страницы нежности и страсти. И подпись: Любящая Вас неземною любовью Ксения Б.

Ксения Б.! Вот так притча! Знаменитая красавица Ксюшка-вертихвостка. Та самая, которую прадед мой Степан Лукич привёз из Малороссии. Которую боготворил. И которую же, тем не менее, до седых волос гонял по всей Старой Кошме вожжами, ругая потаскухой. Частенько в одном исподнем. Хоть трезвый, хоть пьяный. Видно, не зря до сих пор Басарыги ругают непослушных девчонок её именем.

"Чего ж ты мне голову морочил? — спросил я Николая, прочтя подпись и разведя руками. — Выходит, всё-таки "бритва Оккама" — стоящая штука. И самая простая версия — самая верная. Грешная прабабка виновата во всём".