Россия. Век XX. 1901–1964. Опыт беспристрастного исследования - Вадим Валерианович Кожинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В той же статье Леонтьев высказал истинное понимание так называемого прогресса: «В прогресс верить надо, но не как в улучшение непременное, а только как в новое перерождение тягостей жизни, в новые виды страданий и стеснений… Правильная вера в прогресс должна быть пессимистическая, а не благодушная, все ожидающая какой-то весны… (мне представляется, что речь должна идти все же не о “пессимизме”, а о беспристрастной объективности. – В. К.). В этом смысле я считаю себя, например, гораздо большим настоящим прогрессистом, чем наших либералов. И вот почему. Они видят только завтрашний день, то есть какую-нибудь конституционную мелочь и т. п. Они заботятся только о том, как бы сделать еще несколько шагов на пути того равенства и той свободы, которые должны… довести их, шаг за шагом, до такой точки насыщения, за которой эмансипировать будет уже некого и нечего (что и получилось после Февральской революции 1917 года. – В. К.), и начнется опять постепенное подвинчивание и сколачивание в формах, еще невиданных воочию…» (выделено Леонтьевым).
И Леонтьев напоминает о «благодушной» вере славянофилов в общинное будущее России; это будущее, предрекает он, «примет вовсе не тот вид, в котором оно представлялось московскому (выделено Леонтьевым. – В. К.) воображению Хомяковых и Аксаковых… новая культура будет очень тяжела для многих, и замесят ее люди столь близкого уже XX века никак не на сахаре и розовой воде равномерной свободы и гуманности, а на чем-то ином, даже страшном для непривычных…»[250].
В другой статье Леонтьев, утверждая, что «социализм (т. e. глубокий и отчасти насильственный экономический и бытовой переворот) теперь, видимо, неотвратим» («отчасти насильственный» – конечно, смягченная характеристика; но Леонтьев писал это еще в 1880 году, когда «эмансипация», которую должен будет «подвинчивать» социализм, не зашла столь далеко, как в 1917-м), находил своего рода «прообраз» грядущего бытия людей в сложившемся в Древней Руси монастырском образе жизни: «…жизнь этих новых людей должна быть гораздо тяжелее, болезненнее жизни хороших, добросовестных монахов в строгих монастырях… А эта жизнь для знакомого с ней очень тяжела… постоянный тонкий страх (определение “тонкий” означает здесь, по-видимому, – пробуждаемый любым самым незначительным поводом. – В. К.), постоянное неумолимое давление совести, устава и воли начальствующих…». Правда, оговаривал Леонтьев, у монаха (в отличие от «новых» – то есть «социалистических» – людей) есть «одна твердая и ясная утешительная мысль… загробное блаженство…»[251].
Подводя итог, можно, я полагаю, даже на основе вышеизложенного (а исчерпывающее изложение этой темы потребовало бы объемистого трактата) с полным правом утверждать, что социализм-коммунизм был вовсе не чужд России, хотя, конечно, разные люди и различные идеологические течения видели будущее общество в существенно, даже кардинально ином свете. И выступавшие в России в конце XIX – начале XX века политические партии, боровшиеся за уничтожение частной собственности на землю и основные общественные богатства (социал-демократы, социалисты-революционеры, народные социалисты и т. п.), имели достаточно глубокие корни в русской истории.
В 1917 году эти партии получили полную возможность участвовать во всеобщих и свободных выборах в Учредительное собрание, и результат был совершенно недвусмысленным: за них проголосовали 83,6 (!) процента избирателей – 37,1 млн из 44,4 млн человек, принявших участие в выборах[252].
Другое дело, что эти десятки миллионов людей отнюдь не имели того ясного представления об ожидающем их будущем, которым задолго до 1917 года обладал Константин Леонтьев, еще в 1880-м предрекавший, что в грядущем веке «передовое человечество» (это явно ироническая формулировка) «испытавши… горечь социалистического устройства… должно будет неизбежно впасть в глубочайшее разочарование»[253]. При всем том не следует забывать, что Леонтьев был убежден в «неотвратимости» победы этого «устройства» в XX веке. И, кстати сказать, победа Французской революции 1789 года также привела к столь горькому «разочарованию», что в 1814 году была восстановлена монархия, на престол был возведен родной брат казненного в 1793 году и воспринимавшегося теперь в качестве неповинного мученика короля Людовика XVI, а из 402 избранных в 1815 году во французский парламент депутатов 351 (87 процентов) являлись ультрароялистами (то есть крайними – «правее» самого короля – монархистами)![254] Стоит отметить, что «разочарование» в социализме, присущее нашему, нынешнему времени, не привело к таким глобальным реставрационным последствиям; но об этом речь впереди…
Вполне вероятно следующее возражение: к власти-то в России пришли в конечном счете социалисты марксистского толка, которые основывались на чужеродном «варианте» социализма-коммунизма. Но, как нам еще не раз придется отмечать, для революционных и вообще «смутных» эпох – когда неизбежно имеет место резкий раскол внутри наций – типично или даже неизбежно выдвижение на первый план именно чужеродных сил и идей.
Так, например, идеология, которая стала вдохновляющей основой Французской революции 1789 года («просветительская»), во многом сложилась под «иностранным» воздействием; в частности, мировоззрение родоначальника французских «просветителей», Вольтера, сформировалось непосредственно во время его трехлетней (1726–1729 гг.) «эмиграции» в Англию, и его «революционное» сочинение, подвергнутое «реакционными» властями Франции сожжению, называлось «Письма об английской нации» и первоначально было издано в Лондоне.
Тем более это относится к второму основоположнику революционной идеологии, Руссо, который, хотя его отец и мать были французами, фактически являлся иностранцем: он родился и вырос в протестантской Швейцарии (во Франции протестанты – гугеноты – вплоть до революции подвергались жестоким гонениям) и только в почти тридцатилетнем возрасте переселился во Францию.
Поскольку дело идет о двух основополагающих идеологах Французской революции, иностранные «корни» их мышления никак нельзя сбросить со счетов. Но, по существу, ведь то же самое просматривается в судьбе основоположника российского марксизма Г. В. Плеханова, сформировавшегося в западноевропейской эмиграции (куда он отправился в начале 1880 года в двадцатитрехлетнем возрасте).
* * *
Прежде чем идти дальше, целесообразно вернуться еще раз к историософии Константина Леонтьева.
Этот воистину гениальный человек
