Дом у озера - Кейт Мортон

И через несколько недель: «Как вы знаете, Дафид, я сама навела справки и удивилась, когда не нашла имени Говарда в списках награжденных. Я копнула глубже… О, Дафид, это ужасно! Беднягу расстреляли на рассвете свои же войска. Я отыскала человека, который служил в одном полку с Энтони и Говардом, и вот что он мне рассказал: Говард пытался дезертировать, а Энтони его остановил. Мой бедный возлюбленный наверняка хотел сохранить это в тайне, но там оказался другой офицер, вот и случилось то, что случилось. Человек, с которым я разговаривала, сказал, что Энтони очень тяжело пережил смерть Говарда, и, зная своего мужа, я уверена, что он наверняка винит себя, как будто он сам спустил курок».

Хотя Элеонор узнала, что кроется за ночными кошмарами Энтони, это ни в коей мере не объясняло, почему они усилились, и не помогло успокоить мужа и вернуть к реальности. Он обожал малыша Тео и страшно боялся ненароком причинить ему вред, от чего впадал в отчаяние и даже говорил о том, «что с этим надо покончить». «Я не позволю, – писала Элеонор, – не могу допустить, чтобы надежды и чаяния этого потрясающего человека закончились так печально. Я должна найти способ все исправить. Чем дольше я думаю об этом, тем сильнее склоняюсь к мысли, что только откровенный разговор о Говарде даст Энтони шанс уйти от преследующих его кошмаров. Я собираюсь сама расспросить его об «инциденте», но только когда все уладится. Когда все будут в безопасности».

В это мрачное время у Элеонор была одна-единственная отдушина: отношения с Беном. Дафид Ллевелин знал об их романе, а Элеонор рассказала Бену о тяжелом состоянии Энтони. Она писала, что бродячая натура Бена, отсутствие корней делают его идеальным наперсником. «Не думайте, что мы часто говорим об этом. У нас так много тем для разговоров! Он очень много путешествовал, его детство – сокровищница забавных историй о разных людях и местах, и мне хочется их услышать. Вроде как сама путешествую, пусть и ненадолго. Иногда, когда мне просто необходимо облегчить свое бремя, он – единственный человек, конечно, кроме вас, дорогой Дафид, кому я могу доверять. Разговаривать с ним – все равно что писать на песке или кричать по ветру. В нем есть что-то природное, и я знаю, что он никогда не выдаст ни одной моей тайны!»

Сэди задавалась вопросом, что Бен думал о психическом состоянии Энтони и об угрозе, которую он, возможно, представлял для Элеонор и малыша Тео. Его малыша. Письмо, которое Сэди нашла в лодочном сарае, доказывало, что Бен знал о своем отцовстве. Сэди провела пальцем по стопке его писем к Элеонор. До этой минуты Сэди в них не заглядывала, полагая, что читать чужую любовную переписку – это уже слишком. Но сейчас, похоже, придется взглянуть.

Она не только взглянула, прочитала все до единого, а когда дошла до последнего послания, в комнате было совсем темно, а в доме и саду стояла такая тишина, что издали доносился рокот моря. Сэди закрыла глаза. Странная смесь противоречивых фактов, все, что она увидела, услышала и подумала за сегодня, сложились в картинку. Элис рассказывает Берти о выходе из туннеля возле лодочного сарая; Клайв и его лодка – «Самый легкий путь… можно проделать весь путь и не встретить ни одной живой души»; обещание, которое Элеонор дала Энтони, и ее тревога за Тео; истории Бена о его детстве.

Она думала и о Мэгги Бейли, о том, на что готовы пойти люди, чтобы спасти своего ребенка; о Кейтлин и о том, как улыбалась ей Джемма; о Роуз Уотерс и искренней любви, которую человек может чувствовать не к своему малышу. Она жалела Элеонор, которая потеряла Тео, Бена и Дафида Ллевелина почти одновременно, с разницей в неделю. А еще Сэди постоянно возвращалась к словам Элис о своей матери: «Она считала, что обещание надо выполнять любой ценой».

Помог не один-единственный ключ к разгадке; скорее, сложились все мелкие детали. Словно возник тот самый миг, когда солнце чуть смещается и паутина, прежде незримая, вдруг высвечивается тонким серебристым узором. Сэди внезапно увидела всю картину и поняла, что случилось той ночью.

Энтони не убивал Тео. Ни намеренно, ни случайно. Вообще не убивал.

Глава 32

Корнуолл, 23 июня 1933 г.

Посреди озера пылал костер. Оранжевые языки плясали на фоне ночного звездного неба, высвечивая черные силуэты птиц. Констанс любила праздник накануне Иванова дня. Одна из немногих традиций семьи мужа, которые она одобряла. Ее всегда радовала возможность повеселиться, а факелы, фонарики, музыка, танцы, отмена запретов добавляли празднику особую прелесть. Констанс совершенно не интересовали суеверные разговоры семейства Дешиль о возрождении, о защите от злых духов, однако в этом году она задумалась, а может, и вправду в этом что-то есть. Сегодня Констанс приготовилась к важному обновлению: решила избавиться от застарелой, почти сорокалетней вражды.

Она поднесла руку к сердцу. Давняя боль все еще здесь, гнездится в грудной клетке, как косточка персика. Несколько десятилетий она подавляла воспоминания, но сейчас они приходят очень часто. Странно, порой она не помнит, что вчера ела на ужин, – и вдруг снова возвращается в лихорадочную суету той комнаты, в то раннее утро, когда за окном загорался рассвет, а ее тело рвалось изнутри на части. Смущенная бестолковая служанка с тряпкой в руках, закатанные до красных локтей рукава кухарки, угли, плюющиеся в камине. Из коридора доносились мужские голоса, они обсуждали, Что Надо Делать, но Констанс не слушала, все заглушал шум моря. Тем утром дул злобный ветер, и когда в полумраке вокруг нее начали двигаться грубые руки, Констанс исчезла под безжалостными ударами волн. (Как она ненавидела шум моря! Даже сейчас он сводил ее с ума.)

После одна за другой потянулись безрадостные недели, Генри вызывал лучших лондонских врачей, и все согласились, что это было неизбежно – пуповина туго, как петля, обвилась вокруг маленькой шейки – и лучше несчастный случай поскорее предать забвению. Однако Констанс ничего не забыла, и она знала: «несчастного случая» можно было избежать. Ребенка погубила некомпетентность. Его некомпетентность. Конечно, врачи горой встали на его защиту, еще бы, цеховая солидарность. Природа не всегда добра, говорили они, один вкрадчивее другого. Но Констанс всегда знала, что они лгут.

Не теряй твердость духа.

Словами делу не поможешь.

В следующий раз все будет по-другому.

Вот тут они промаха не допустили. Когда двенадцать месяцев спустя родилась Элеонор и повитуха подняла ее, чтобы осмотреть – «девочка!» – Констанс окинула ее взглядом от макушки до пяток, заметила, что малышка мокрая, розовая и все время плачет, а потом коротко кивнула, отвернулась и велела принести горячего чаю.

Она ждала, что на нее нахлынут чувства, проснется материнская любовь и страстное желание не расставаться с младенцем, как в первый раз (о, то пухлое бледное личико, длинные изящные пальчики, милые губки бантиком, из которых никогда не вырвется звук!), но день шел за днем, ее грудь раздулась и болела, потом снова опала, и не успела Констанс и глазом моргнуть, как приехал доктор Гиббонс, объявил, что она здорова, и отменил постельный режим.

К тому времени между Констанс и Элеонор возникла взаимная неприязнь. Девочка плакала и не желала успокаиваться, когда Констанс брала ее на руки. Констанс смотрела на орущее детское личико и не могла подобрать подходящее имя. Генри сам назвал дочь, сам держал на руках и укачивал, пока не дали объявление в газету. Вскоре на пороге появилась няня Бруен с безупречными рекомендациями и таким же отношением к воспитанию маленьких детей. К тому времени, как за дело взялся Дафид Ллевелин со своими сказками и стишками, Констанс и Элеонор стали чужими. Постепенно Констанс озлобилась на человека, который отнял у нее не одного, а двух детей.

Констанс вздохнула. Она устала злиться. Много лет она лелеяла раскаленную добела ненависть, пока та не застыла, превратившись в сталь. Оркестр играл очередную веселую мелодию, люди кружились на залитой светом фонарей танцевальной площадке в кольце из ивовых деревьев, а Констанс прошла через толпу к столам, где нанятые официанты разливали напитки.

– Бокал шампанского, мэм?

– Спасибо. И еще один для моего друга.

Констанс взяла оба бокала и пошла на скамью в увитой зеленью беседке. Дело предстояло нелегкое – она привыкла к давней неприязни, как к собственному отражению, – но пора отпустить вражду и освободиться от злости и горя, которые долгие годы держали ее в тюрьме.

Как по заказу, Констанс заметила на краю толпы Дафида Ллевелина. Он шел прямиком к беседке, огибая подвыпивших гостей, как будто знал, что Констанс его ждет. От этого совпадения она утвердилась в мысли, что поступает правильно. Она будет с ним вежлива, даже добра, решила Констанс, справится о его здоровье – насколько ей известно, Ллевелина мучает изжога – и поздравит с недавними успехами и предстоящими почестями.