Долететь и остаться - Владимир Перемолотов

Он только-только коснулся ее пальцами, как понял, что они наши то, что искали. Звук сквозь пальцы стремился пробраться в тело и подчинить его себе. Даже на ладони горошина не лежала спокойно. Она щекотала ее, ерзала в такт терзавшему уши голосу, словно хотела сбежать, скрыться. Люди подумали об одном и том же. Император сказал первым.

— Эти не побегут… С этими придется драться.

Незнакомый голос тут же откликнулся.

— Ну, что смотришь, мордоворот. Соглашайся, тебе говорят. А то я в гневе страшен и непредсказуем… «Чингисхан» моя фамилия…

Страх не успел добежать до пальцев. Иркон перехватил его и не выпустил горошины из руки.

— Они здесь… Все…

Горошина была маленькой, ничтожно маленькой… Хранитель печати удивился, как там может уместиться человек, но Императора такие мысли не одолевали. Он не думал. Он действовал! Горошину подбросили враги, и обращаться с ней следовало соответственно.

Он молча подхватил ее и бросил ее на подоконник. Прыгнув на залитом светом камне, она покатилась, словно имела свою волю.

— Сбегут! — крикнул Старший Брат, но Император уже взмахнул мечом. Удар обрушился на подоконник. Каменная крошка брызнула в разные стороны. Пока Иркон протирал глаза, Император ударил еще дважды. Подоконник брызнул мелкой каменной крошкой, но оставив на камне зарубки меч скользнул по колдовской горошиной раз, другой…

— Колдуны!

— Ага, — оскорбительно — пренебрежительно сказал голос, — головой попробуй.

Мовсий остановился. Хотелось рубить и рубить, но он взял себя в руки. Прицелившись, ударил, вкладывая в удар силу и злость. Подоконник раскололся и каменной крошкой обрушился вниз, но горошина, словно живая отпрыгнула в сторону.

Смех колдунов стал гневом в голове Императора. Он бросил меч и ухватил здоровенный подсвечник. Плоским кругом литого золота он стал давить порождение колдовского коварства. Эти удары обрушили остатки подоконника, и они едва не потеряли горошину в каменных осколках.

Иркон знал, каков Мовсий в раздражении. Под горячую руку могло достаться не только колдунам, но и тем, кто окажется поблизости, а ближе него к нему никто не стоял. Ведь именно с его подачи купец-колдун попал во дворец.

Ощущение, что события несутся стремительно, словно телега с косогора, туда, где ее ждало то ли дерево, то ли крепкий валун, становилось все явственнее. Понимая, чем все вот-вот может обернуться, Иркон остановил Императора. У него было другое решение.

— Остановись, Мовсий! Что не сделали сталь и золото, сделает огонь…

Сорвав со стены факел, он сунул горошину в пламя. Огонь окутал ее, и голос исчез, но Иркон не успел обрадоваться, как через мгновение возник снова.

— Государь! Прошу тебя! Не теряй времени! Поверь, что наша сила превосходит твое разумение. У тебя нет возможности причинить нам вред.

Пламя колыхалось в такт мощному голосу того, кто выдавал себя за друга купца. А Мовсий молчал. На стиснутых челюстях играли желваки. В голосе чародея не было не только страха, но даже насмешки. Только сожаление их скудоумием.

— Согласись и всем будет хорошо, деньги, драконы… Поверь, что никто, даже Братство…

— Молчи, Чингисхан!

Старший Брат молча плясавший охранительную, вдруг вскрикнул, подскочил к Иркону и ударил его по руке, что держала факел. Пламя дернулась из стороны в сторону, горошина не удержалась в нем и вылетела из огня.

— Бегут! — заорал Иркон, взмахивая руками и бросая факел. — Летят! Лови!

В воздухе раскатился чужой хохот. Колдуны веселились, уверенные в собственной неуязвимости. Но длилось это всего мгновение. Родившись в огне, оскорбительный хохот закончился в воде. Горошина пролетела по воздуху и упала в кувшин.

Не иначе как именно в этом и был промысел Кархи!

Хохот захлебнулся. Старший Брат прыгнул и накрыл кувшин блюдом, чтоб горошина никуда не делась. Вокруг разлетелись куски мяса, корки.

Император все еще стоял с поднятым мечом, Иркон топтал занявшийся пламенем ковер, а Старший Брат прижимал блюдо к горлышку кувшина. Он стоял натянутый как струна, ожидая чем ответят колдуны, но тишина в Зале Совета лучше всяких объяснений говорила о том, кто вышел победителем из схватки. Император рукавом вытер пот.

— Где они?

Старший Брат осторожно сглотнул комок в горле. Его удивление растворилось в радости.

— В кувшине!

Осторожно, словно внутри сидела медовая змея или ядовитые пауки он приложил ухо к стенке. За его спиной Император и Иркон напряженно наклонились вперед, пытаясь уловить хотя бы шепот, но ничего не было слышно. Голоса искусителей исчезли, утонули в воде.

— Ай да Старший Брат! — сказал Иркон. — Правду говорят — «Вера чудеса творит!» Из-под его ног шел дым, но он смотрел не вниз, а на монаха. Старший же Брат смотрел на волшебный кувшин и понимающе улыбался. На стенке хэртским глубоким трехцветным письмом нарисован был фрагмент фресок Карвитанского монастыря Братства изображавших второе воплощении Кархи. Понятно теперь почему они молчат. Воистину велика сила Господня! Никуда они теперь отсюда не денутся!

— Чудеса творит Карха, для вас, маловеров, — наконец сказал он. Кувшин аккуратно коснулся стола. Не отпуская крышки, монах налил себе в первый попавшийся кубок и выпил.

— А с ними-то что? Утонули? — спросил Император.

— Вряд ли…Но никуда они от нас не денутся. Теперь ясно, чего они бояться. Вода наш друг и их враг!

«Лагерь злоумышленников» Экран подернулся мутью, зарябил, а через мгновение и вовсе стал совсем темным. Секунд десять люди стояли, ожидая перемен к лучшему, но напрасно. Сигнал из кувшина шел, вычислитель не отключал «горошину», но она больше не давала ни звука, ни изображения.

— Куда это они нас? — наконец спросил Чен.

— По-моему в кубок с каспедийским, — ответил Сергей, машинально облизнувшись.

— Употреблял?

— Приходилось… Я, помню, Хэст угощал нас с Мак Кафли таким…

Он не прочь был продолжить рассказ и дальше, но прогрессор не дал ему углубиться в воспоминания.

— Ну и чего мы добились? — перебил его Александр Алексеевич. Сергей, мысленно пребывавший еще рядом с кувшином, непонимающе поднял брови. Хвастаться, конечно, было нечем, но и горевать-то особенного смысла то же не было. Потеря горошины ничего не означала — у прогрессора был еще запас «шмелей», но что-то ответить ему было нужно.

— Определенности, — сказал егерь, так и не убрав улыбки с губ. — Мы добились самого главного. Теперь мы знаем, что добром он ничего не отдаст. Нам объявлена война!