Широки врата - Эптон Синклер

Теперь уже два лома обрушились на принц-консорта, и ему казалось, что они подрубили все корни, которые связывали его с этим роскошным поместьем. Все, кроме маленького бедного корешка Фрэнсис! Хочет ли он увести ее в Бьенвеню и заботиться о ней? Был ли он готов отказаться от всей своей деятельности и посвятить себя воспитанию ребенка? Он понимал, что воспитанием будет заниматься Бьюти. И Марселина ему показала, каков будет конечный результат. Ребенок был счастлив там, где был, и он не имел иного выбора, кроме как оставить ее здесь.

Ланни читал в газетах, что Frente Popular одержал великую победу в испанских выборах. Он представил, как Рауль ликует по этому поводу. Кроме того, Лаваль был свергнут во Франции, и Front Populaire, как его называли по-французски, готовил избирательную кампанию, которая должна быть многообещающей. Пришло сообщение от Труди, говорившее, у неё были новые эскизы, чтобы показать ему. Он посетил несколько своих клиентов и получил заказы и комиссионные, так что появились деньги. Не пришло ли время, чтобы двигаться дальше.

Неужели он уедет без каких-либо попыток примирения с женой? Он продумал десяток вариантов, но отбросил их один за другим. Форрест Квадратт, кажется, полностью удовлетворял её в качестве наставника, а обретённый зять и его новобрачная в качестве товарищей по развлечениям. Она нашла, что капитано отвечает качествам героя, неумеренно хвалила его всем своим знакомым и была удовлетворена их согласием с её оценкой. Да и в чём заключалась вина этого человека, разве, что он был не согласен с подрывными идеями Ланни? Конфликт между тевтонской и латинской мечтой не произвел никакого впечатления на Ирму. Её таланты не лежали в сфере мирового искусства управления государством, и она была удовлетворена смутным положением, что Италия и Германия были бедными перенаселёнными странами, вынужденными искать место, куда расшириться.

Ланни, конечно, мог признать своё поражение и покаяться: «Я виноват, старушка, я вёл себя довольно глупо, и я готов всё бросить. Мне, конечно, придется быть вежливым с моими красными родственниками, но я не буду оказывать им поддержку. Я порву со всеми другими людьми, которые делают тебя несчастной». Он мог сказать это с достоинством, и Ирма открыла бы ему сердце. И всё станет, как было в начале. Как будто не было никаких обвинений, и он не совершал никаких непростительных действий. Он даже мог бы предложить сделку: «Я откажусь от своих коммунистов и социалистов, если ты откажешься от своих нацистов и фашистов, вручишь молодоженам чек и отправишь их в Италию. Скажешь Квадратту, что ты занята. Давай уберём все субъекты и объекты спора».

Что бы ответила Ирма? Он представил ее счастье и облегчение. «Эти люди ничего не значат для меня», — сказала бы она. — «Я просто хотела, чтобы ты увидел, как я себя чувствую, когда вижу тебя с людьми, которых я не люблю и боюсь». Они запечатлели бы их сделку поцелуями, и Ланни остался бы принц-консортом на всю оставшуюся жизнь с приятной побочной профессией эксперта в области искусства и принёс бы спокойствие всей своей семье и друзьям. Он мог бы иметь частную яхту, частный оркестр, личное ещё что-нибудь. Он мог бы заняться благотворительностью, помогая достойным бедным. Он мог бы заняться исследованиями паранормальных явлений и, возможно, сделать открытия, которые имели бы мировое значение. Он мог бы заняться всем, чем угодно, что не подрывает устои состояния короля коммунальных предприятий и что не уменьшает ценность тех кип акций и облигаций, скрытых на сотню метров ниже тротуара в одном из крупных банков Уолл-стрита.

Но нет, он не принимал этого богатства, он вообще не признавал любое большое состояние или другую форму наделения привилегиями. Поэтому он должен отречься от престола и уйти в отставку, и сделать это изящно, по-современному, беззаботным образом. «Ну, дорогая, мне пора двигаться. У меня были прекрасные каникулы, и я в долгу перед тобой. Я хотел быть лучшим мужем, но ты знаешь, мы, леопарды, не можем изменить свои пятна. Береги себя и не позволяй гоблинам обидеть себя!» Ему не нужно было конкретизировать. Она сама могла догадаться, что «гоблинами» были нацисты и фашисты, и она отнесётся к его предупреждениям так, как сделала его «сестрёнка».

Золтан был в Лондоне, и у Ланни там было дело. Так что он телеграфировал, что приезжает и взял билет до Саутгемптона. Он думал сэкономить деньги для Труди и плыть вторым классом. Но нет, ему придется видеть «правильных» людей, и пароход был, вероятно, таким местом. А пассажир второго класса превратится в эксперта по искусству второго класса, а теперь, как никогда, он должен был высоко держать свой боевой дух.

Он никого не знал на борту, и был этим доволен. Он читал, гулял по ветреной палубе и размышлял о своем будущем. Но другие скоро узнали, кем он был, и дамы пытались заарканить его для бриджа и разговора. Молодые с яркими глазами болтушки, или с коровьими глазами застенчивые. А среднего возраста не теряли надежду. Они знали, что он был женат, но они также знали про Pино и были готовы рискнуть. Красивый молодой человек, путешествующий в одиночку, и говоривший, что занимается покупкой живописных работ старых мастеров. Ну, они были бы рады узнать об этом выдающемся занятии, и, когда он дал им понять, что он работает только с очень богатыми и взыскательными, они были впечатлены. Перед самой швартовкой парохода богатая вдова из Чикаго умоляла его ознакомить её с прекрасным искусством в Лондоне и готова была заплатить любую цену учителю.

За два дня перед отъездом из Шор Эйкрс, Ланни заехал а Ньюкасл попрощаться и узнал, что последний Бэдд-Эрлинг Р7 погружен в тот день на скорое грузовое судно, идущее в Бремен. Толстый генерал так хотел ускорить поставку, что он направил своих людей на завод наблюдать за производством и торопить отгрузку. Они отменили большинство обычных испытаний, заплатили деньги и взяли в свои руки работу по загрузке самолетов. Робби Бэдд не знал, зачем все это, но Ланни об этом узнал утром по прибытии в Лондон. Газеты выпустили плакаты с буквами в четверть метра высотой: «ГИТЛЕР ВЫСТУПИЛ!»

Это было давно запланированное и тщательно подготовленное вступление фюрера в Рейнскую область. В субботу[125], как обычно, чтобы британские государственные деятели были парализованы! Он двинул свои войска на рассвете и сделал публичное заявление перед собранным рейхстагом в полдень. Как всегда, всякий раз, когда он двигал войска, это делалось во имя мира. На этот раз он повторил: «Мир! Мир!» С совершенно серьезным лицом он заявил: «Мы не имеем никаких территориальных требований в Европе». Он призвал членов немецкого Рейхстага «дать две святые клятвы: Во-первых, мы клянемся не уступать силе при восстановлении чести нашего народа и предпочтём с честью подвергнуться самым суровым лишениям, чем капитулировать. Во-вторых, мы исповедуем, что сейчас более, чем когда-либо, мы должны стремиться к пониманию между народами Европы, особенно с нашими западными соседями».

То, что он делал, было очевидно: он готовился укрепить эту стратегическую границу, чтобы сдержать французов во время нападения на Польшу и Чехословакию. Ланни Бэдд, вместе с любым мыслящим человеком в Европе, знал, что судьба старого континента решалась в эту субботу. Собираются ли Великобритания и Франция остановить его или они сдадутся? По условиям Версальского договора Великобритания, Франция, Бельгия и Италия были обязаны предотвратить эти конкретные действия. «Постоянно или временно поддержка и сосредоточение вооруженных сил» были объявлены «враждебным актом» против всех стран, и они были обязаны противостоять. Гитлер знал, это очень хорошо, поэтому он дал своим командирам приказ отступить сразу, если они встретят сопротивление французов. Хотя в то же время, он провозглашал в рейхстаге: «Клянемся, не уступать любой силе».

Ланни был так взволнован, что забыл свой собственный бизнес, и позвонил Рику, который прибыл в город следующим поездом. Он попытался позвонить Уикторпу на Даунинг-стрит, но ему ответили, что его светлость уехал на выходные, а позже, что он был уже в пути в город. Рик хотел послать телеграммы всем, кого он знал. Он хотел созвать митинг и выступить с речью, организовать шествие и нести транспарант. Но в то же время он был в отчаянии. Он сообщил: «Это все обговорено. Лорд Лондондерри был в Берлине и обедал с Риббентропом и Герингом, а затем и с Гитлером, и они убедили его, что только они могут подавить большевизм. Друг отца имел беседу с Лондондерри всего пару дней назад, и тот утверждал, что ратификация франко-советского пакта французским Сенатом является актом агрессии против Германии и освобождает Гитлера от выполнения Версальского договора и соглашения, подписанного в Локарно».