Свет Дивояра - Марина Казанцева

Тьма охватила рассудок молодого дивоярца. Его конь, его верный друг, лунный жеребец Сияр! Думал ли когда-нибудь его хозяин, что лунного коня можно ранить или даже убить?! Никогда, за всю историю Дивояра крылатые кони не погибали ни в одной битве! Когда умирал его хозяин, они исчезали неизвестно куда, но конь никогда не умирал раньше дивоярца! Лён думал, что эти сыновья Луны вообще неуязвимы! Вот почему он не боялся за Сияра, когда шёл в битву против вурдалаков! Но где твой разум, Румистэль — разве не священное оружие Джавайна давало коню неуязвимость?! Ты предал друга, Румистэль, ты небрежно оставил свое оружие, ты подвёл товарища, который тебе верил!

— Гранитэль!! — бешено вскричал он, рубя наотмашь слабой сталью Дивояра чудовищную шею грау. — Отзовись! Неужели ты не видишь: твой хозяин погибает!

В беспамятстве он сам не помнил, что творил, откуда взялись силы и умение: от рук его исходили молнии, скручивался воздух, разверзалась под ногами земля, кипели камни, а в глубокой яме выбитой ногами грау, возилась она сама — залитая кровью, жестоко изрезанная, но всё ещё живая. Глухой рёв исторгала та мерзкая дыра, что была на месте её рта, искромсанные острием дивоярской стали глазницы слепо искали врага, обрубки пальцев упрямо и бессмысленно ловили воздух. Чудовищной живучестью напоила мать-тролльчиха свою тролльчиху-дочь. Вот что может сделать эльфийский кристалл в руках чудовищ!

Одной рукой она ловила дивоярца, а второй рыла, рыла землю под собой! И вот один зелёный огонёк выскочил из земли! Мгновение, и он бы стал добычей Ленды!

Как сокол, ринулся дивоярец на тролльчиху — она, поверженная наземь, уже изо всех сил долбила пятками в крошево камней, острых балок, выбивая тучи острых крошек, и те летели в глаза дивоярцу. Воздушные удары отбивали эти смертоносные осколки, и те неслись обратно, вонзаясь в тело Ленды, вызывая её пронзительные вопли — она звала мать. Но та не слышала её. И он колол её, колол и бил своим мечом, кромсал, резал, проклинал, кричал и снова бил. О, что за силища в этой страшной твари! Не убить, не уничтожить, не остановить!

Жуткий удар потряс всё тело истерзанной земли, так что холм подпрыгнул, высоко вскинув размолотые камни замка вместе с тролльчихой. Истерзанная, воющая туша взлетела вверх и тут же рухнула обратно. И дивоярца подкинуло вместе со врагом, и так же рухнул он обратно — на её поганое, неистребимое тело.

Он оглянулся — на битву Финиста с Бакидой. Со дна выбитой этой дикой схваткой ямы, откуда ничего нельзя увидеть.

Громадная гора высотой до неба видна даже через край — там, где только что была равнина. А сверху стремительно падали ещё несколько гигантских вершин с плоскими подошвами, как будто срезанных ножом длиной в десяток километров. Удар, удар о землю. Бакида пытается раздавить сына саламандры, как надоедливую муху. Жив ли Финист — неизвестно, ничего не видно в этой тьме.

Как чует Ленда близкую подмогу — шарит, ищет, роет землю. Гора окровавленного, воняющего тухлым, мяса. Но живёт! Непостижимо, неестественно, чудовищно!

Каждая секунда на счету, и каждый миг как на волоске: кто первый одолеет.

— Мой меч! — забыв о том, что его меч Джавайна не с ним, крикнул обезумевший дивоярец.

Как было с ним однажды, когда забылся он в бою с крылатым огненным драконом-оборотнем Лембистором, когда почувствовал вдруг в себе небывалую и неведомую силу, когда на миг поверил, что может он приказывать всему — живому и неживому, повелевать воздухом, водой, огнём и камнем, что стянуты к его рукам невидимые нити, управляющие движением ветров, течением вод и тайными земными токами, в тот день, когда почувствовал он в себе такую мощь и власть, несвойственную смертным, что крикнул, не колеблясь и не сомневаясь, что исполнится по его слову: мой меч! Мой меч Джавайна, ты никогда меня не покидал! Так отчего же нынче ты не служишь мне и не повинуешься моей руке?! Не узнаешь хозяина, Каратель?!

Безмолвное сияние на миг резануло по запорошенным глазам, казалось, следом должен разразиться гром, но вместо этого запела яростную песню волшебная сталь неведомого Джавайна. К нему тянуло тайно сердце, и он, как путеводная звезда, как маяк во тьме кромешной, звал к себе и говорил к душе. И как тогда рука вдруг обрела вновь твёрдость, и быстрые потоки силы потекли по изнемогшим мышцам, и Лён поднялся, как тогда, над перепаханной землёй холма, как будто крылья выросли из его плеч, и вознёсся, как крылатый ангел мщения с пламенеющим в руке мечом.

— Убить! — твёрдо повелел он и кинул белую молнию Джавайна в истерзанную, но живучую тролльчиху.

Сияющая полоса одним ударом рассекла чудовищное тело грау.

— В лимб! — пронзительно крикнул Лён, испытывая к этой твари такую ненависть, что сам готов был волочь её в мир проклятых навеки душ.

Короткий вскрик, и чудовище распалось на две части, обе засмердели, быстро сворачиваясь в кожурки, и вот на месте Ленды больше нет ничего.

Он вскочил на край ямы, встрепанный, растерзанный, покрытый грязью, кровью грау, собственными ранами. Дикими глазами он смотрел вдаль, пытаясь понять: изменилось ли что со смертью Ленды. Где князь, где тролльчиха? Не видно ничего.

Тогда он бросился опять в яму и израненными, болящими руками стал разгребать плотно спрессованный завал. Спасибо Ленде — она так постаралась, а то бы легко раскопала.

О, до чего же всё медленно! Руки, руки, вам не взять эту утрамбованную каменной крошкой массу! Гранитэль, умоляю, помоги…

Оглушённый от боя, беспомощно царапал он камни разбитыми в кровь пальцами, барахтался на дне ямы, покрытый грязной кровью грау. Ах, если бы он был Румистэль — тот, настоящий! Тот воин с беспощадным взором, непобедимый сын эльфийского народа. С чего он взял, что Румистэль — эльфийский принц?.. Не знаю, не знаю, мне всё равно… Перстень, ну почему ты не хочешь признать меня?…

— Я, Румистэль, приказываю… — едва шепчут искусанные губы.

Немеющие пальцы натыкаются на что-то, глаза не видят — что именно. Грязными кулаками Лён протирает веки, чувствует, как режет глаза. Нет защиты — гол и беспомощен.

Сквозь кровавую пелену видит, что в руке его Перстень Гранитэли. Вспомни меня, принцесса… мы были с тобой друзьями.

— Я, Румистэль, приказываю!

Забыв о боли в глазах, он видит, как рассыпается прахом ближайшая гора, свалившаяся с неба, как наковальня. Растаяла вторая — как не было её. Опять равнина — чёрная, грязная, разворошенная, вся в ямах и буграх. Где река, где каменное плато на том берегу — нет разницы, всё стерто. В небе чёрные тучи — застыли, свесив вниз лохмотья, как будто раздумывают.