Вторая древнейшая. Беседы о журналистике - Валерий Аграновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если так, мне повезло. Но, думаю, нашей «кибернетической машиной» является обыкновенное чувство меры, помогающее в какой-то момент творчества из «писателя» превращаться в «читателя». Тогда внутренний голос приказывает: «Стоп». Или говорит: «Еще!» — и приходится подчиняться.
Посмотрим примеры?
Вот взятые несколько концовок из моих очерков. Я бы мог и коллег процитировать, но, во-первых, интересно на себя посмотреть со стороны — есть у меня чувство меры? Во-вторых, боюсь рисковать добрыми именами уважаемых авторов. Итак…
«Педагогическая проза». «Школа на подъеме. А дети — это глина, фантастическим образом обладающая талантом самоваяния. Если ты из них ничего не вылепишь, они сами из себя начнут лепить. Но что?»
(Замечу, что «самоваяние» — не очень-то красивое, во всяком случае не самое удачное слово, я, кажется, зря его применил.)
«Взятие 104-го». «И родилась у них великолепная идея…»
«Студент». «За Лебедевым закроется дверь вуза, но перед ним откроются ворота в мир».
«Поляновы». «На этом я поставил бы точку, если бы не вопрос, на который мне необходимо ответить: как я познакомился со своими героями? Прямо скажу случайно. Но разве это меняет положение? Среднеарифметических данных, позволяющих найти „соответствующую семью“, нет и быть не может. Однако, делая свой выбор, я исходил из того, что даже случайно избранная мною семья Поляновых содержит характерные черты, присущие многим семьям, и дает повод для серьезных размышлений».
Наконец, «Обелиск». «Как вы думаете, они там, в земле, чувствуют, что мы их сейчас вспоминаем? Мне кажется, я бы чувствовал. И это не мистика. Это то, во что мы, живые, просто обязаны верить. Пока мы живы. Иначе — какой был смысл?»
Не уверен, что все эти концовки вполне удачны, хотя, возможно, их просто трудно воспринимать отдельно от всего материала. Однако они позволяют нам предположить, что финал повествования, независимо от того, в миноре он написан или в мажоре, — не одна нота, а смысловой аккорд, нужный, быть может, для того, чтобы отзвук произведения, когда читатель уже отложил газету или книгу, еще звучал в нем, догонял его разум, будил его чувства.
Нет, все же рискну: интересно, как заканчивали свои работы классики отечественной журналистики? Почему только отечественной? И почему только журналистики? Беру с полки книгу.
Марсель Пруст. «По направлению к Свану». «Дома, дороги, аллеи столь же увы! — недолговечны, как и года».
Даниил Данин. «Несколько слов об исследователях». «Кто-то назвал надежды воспоминаниями о будущем. Такими надеждами живут ученые мальчики, которым быть умными мужами».
Михаил Кольцов. «Летом в Америке хорошо». «…Американский покойник, знаменитый Франклин, не вице-президент и даже не президент, говорил: „Для того чтобы мне быть послом, нужно, по закону, обладать имуществом не менее тридцати долларов. У меня осел ценою в тридцать долларов. Вот я стал послом. Но мой осел умирает. И я не могу быть больше послом. Кто же из нас посол: я или мой осел?“»
«Стачка в тумане». «Нам кажется, что история плетется черепашьим шагом. А ведь она несется все быстрее, еле успевая забирать воду на остановках. Избалованные пассажиры!»
«Молчи, грусть, молчи!». «Брось, Ваня, неаполитанскую муру! Ведь ты же комсомолец. Давай что-нибудь веселенькое, российское: „аванти пополо, де ля Рикоса — бандьера росса, бандьера росса!“»
Антуан де Сент-Экзюпери. «Маленький принц». «Взгляните на небо. И спросите себя: „Жива ли та роза или ее уже нет? Вдруг барашек ее съел?“ И вы увидите: все станет по-другому… И никогда ни один взрослый не поймет, как это важно!»
Да, несомненно, нужен аккорд, который определяется словарем как «неустойчивый повисающий звук, устремленный куда-то». В нем — главная, основная мысль повествования, ее очень важно не просто донести до читателя, но и оставить с ним на какое-то время. Если графически изобразить смысловую и эмоциональную потенцию произведения, взлет ее происходит, по-видимому, в самом конце, когда все сюжетные впадины и пики пройдены, но еще нужно добиться кульминации читательского восприятия.
Не знаю, в какой мере эти рассуждения будут полезны моему читателю, но лично я искренне жалею, что прежде никогда не думал о концовках, наивно полагаясь на интуицию. Но если интуиция, как говорят, чья-то мать, то, вероятно, она и чья-то дочь! (Кстати, я попытался взять аккорд, на этот раз рассчитывая на кульминацию читательского восприятия не интуитивно, а совершенно сознательно.)
Получилось? Нет?
Под занавес…
25 советов молодым коллегам
И вот мы, кажется, на финишной прямой. Прежде чем разорвать ленточку, окинем мысленным взором пройденную дистанцию.
Мы говорили о мастерстве журналиста, отметив при этом, что мастерство категория надстроечная, а базой являются наше мировоззрение, наша гражданская позиция, наша социальная активность. Каждой строчкой, опубликованной в газете, журналист не только выражает, но и формирует мнение народа. Взгляды, суждения и предложения газетчика вливаются в русло политических решений и дел, общих для всей страны. Мы работаем от имени людей и для людей, помогая им своими очерками и статьями формировать политическое сознание. Стало быть, сугубо профессиональный разговор о мастерстве журналиста возможен лишь при условии, что в основе его лежит четкость и кристальная ясность наших позиций, общественная значимость каждого факта, использованного в наших произведениях.
Мы говорили о том, что «поют» в журналистике только люди способные, имеющие к ней призвание. Однако, если исходить из утверждения М. Горького, что «талант развивается из чувства любви к делу, возможно даже, что талант — в сущности его — и есть только любовь к делу, к процессу работы»,[80] следует смягчить наш жесткий приговор признанием того, что достаточно любить газетное дело, чтобы стать журналистом; но уже без этого, без любви, действительно рассчитывать не на что!
Мы говорили о том, что работаем в жанре художественной документалистики, который в силу ряда причин стал чрезвычайно популярным, и что границы между жанрами постепенно стираются, и что журналисты живут по одним законам с беллетристами.
Мы попытались разобраться в том, какова допустимая мера домысла и вымысла в работе художественного документалиста, и упомянули «мешающие детали», которые не следует отбрасывать для достижения высокой степени достоверности и убедительности наших материалов.
Мы говорили о том, что будить общественную мысль, то есть выполнять одну из важнейших задач журналистики, можно только с помощью мысли, подкрепленной доводами и резонами.
Мы говорили о том, что современная художественная документалистика начинается с создания концепции, содержащей сумму мыслей, и не забыли подчеркнуть, что концепция — это отнюдь не предвзятость.
Мы говорили о том, как рождается замысел журналиста, каким образом факт трансформируется в тему, а тема заставляет искать соответствующие факты.
Мы говорили о том, как нужно реализовывать замыслы, пользуясь определенной тактикой и стратегией сбора материала, искусством беседы, обработкой полученных сведений, планом.
И мы, конечно, не затронули и половины того, что составляет суть журналистской работы. Потому что, преодолев сопротивление первого абзаца, написав материал и поставив последнюю точку, мы, как истинные марафонцы, еще не имеем права останавливаться. Мы продолжаем «бежать» дальше до тех пор, пока не доведем материал до газетной полосы, пока не получим читательские отклики и не сделаем обзор писем, пока не вызовем реакции официальных лиц и инстанций, пока не добьемся принятия мер, — но можем ли мы и после этого перевести дух?
У газетчика много забот, которые лучше классифицировать не по признаку «приятные», «малоприятные» и «совсем неприятные», а по признаку «нужные» и «ненужные». В числе «необходимых» есть заботы, совершенно лишенные творческого начала, но мы должны понимать, что без них ни одна наша строка не дойдет до газетной полосы. Одновременно с этим мы, вероятно, так перенасыщены творческими делами, что были бы рады избавиться от некоторых, если бы не знали, что срубим сук, на котором сидим.
Вот краткий и далеко не полный перечень внутригазетных мероприятий, участие в которых, можно сказать, обязательно для сотрудника «Комсомольской правды»: летучка, планерка, «топтушка» (короткое, проводимое на ногах совещание по текущему номеру), «час письма», творческие «самовары», круглые столы, «Жернова», «четверги», традиционные «землянки», читательские конференции, совещания по перспективному планированию номеров и т. д. Если к этому добавить заказ авторских материалов, редактирование их, участие в различного рода плановых и спонтанных заседаниях, организованных секретариатом, дежурства в качестве «свежей головы» по всему номеру и по отделу, разработку газетных акций и прочее, окончательно станет ясно: дел у журналистов много, причем помимо их основной обязанности — писать. И это, мне кажется, естественно: отказавшись от перечисленных забот, мы как бы обрываем пуповину, связывающую нас с газетой, и очень скоро снижаем свой творческий тонус — разряжаемся от идей, мыслей, желания работать, творческого настроения.
