Бесы Лудена - Олдос Хаксли

Марии, не о божественной милости и радостях рая, но о хлопанье черных крыл, о полчище сомнений и невыразимом ужасе. Сюрена охватил трепет. Он понял: нет, он не ошибся, он и вправду колдун.

К внешним и надуманным доказательствам обреченности на адские муки добавлялась внутренняя уверенность, которую подогревала в Сюреновом мозгу некая враждебная и определенно сверхъестественная сила. «Кто говорит о Боге, – писал Сюрен, – говорит об океане запретов, а еще (дерзну так выразиться) о лишениях, превосходящих всякую меру». В бесконечные часы полного бездействия, пригвожденный к кровати параличом воли, выборочным коллапсом и защемлением мышц, Сюрен был открыт «видениям Господнего гнева – столь великого, что никакая боль с ним не сравнится». Год шел за годом, одна разновидность страданий сменяла другую – но ощущение отверженности Господом не покидало Сюрена. Он знал об этом на интеллектуальном уровне; он чувствовал чудовищную тяжесть – бремя божественной справедливости. Он не мог тащить это бремя, однако оно оставалось с ним.

Для усугубления фатальной убежденности имелись еще и видения – столь яркие, столь правдоподобные, что Сюрен терялся в догадках, не мог понять, что они такое – игра ума или нечто, действительно представшее перед глазами. По большей части он видел Христа. Не Христа – Спасителя, а Христа – Судию. Не Христа наставляющего или страдающего, но Христа в Последний Судный день – такого, какой является нераскаявшемуся грешнику непосредственно перед смертью, какого зрят проклятые души в адской бездне. Смотреть на этого Христа было «невыносимо больно», как на воплощение гнева, отторжения и мстительной ненависти. Иногда он являлся Сюрену в виде воина в полном вооружении и в алом плаще. Иногда плыл по небу на уровне горных пиков, иногда караулил у церковных дверей, не пуская грешника во храм. Иногда столпом света (не просто видимого, но и осязаемого) исходил из дароносицы – в такие моменты больной Сюрен чувствовал презрение такой силы, что однажды эта сила столкнула его с лестницы, откуда он наблюдал религиозную процессию. (Порой – такова глубина сомнения, создаваемого истинной верой, посредством индукции, в мозгу верующего – Сюрен делался убежден: Кальвин прав, Христа в Святых Дарах просто нет. Страдалец оказывался между двух огней. Зная из опыта, что Христос находится в освященной облатке, он знал, также из опыта, что Христос его проклял. Но если считать истиной доктрину об отсутствии Христа в облатке – Сюрен все равно проклят, ведь тогда он примыкает к еретикам.)

Являлся Сюрену не только Христос. Однажды к нему пришла Пресвятая Дева, нахмурилась, выразила дивным ликом отвращение и гадливость. Затем простерла длань, из коей вырвалась молния, и все Сюреново существо, на ментальном и на физическом уровне, пронзила боль от этой молнии. Вырастали перед несчастным и другие святые (глядеть на каждого было «невыносимо мучительно») – тоже с молниями. Сюрен видел их во сне, пробуждался резко, ибо ему снилось вторжение очередной молнии в его организм. Постепенно к привычному набору прибавились вовсе нежданные святые. Например, однажды ночью Сюрен был поражен молнией из десницы «святого Эдуарда, короля Англии». (Какого именно Эдуарда – Мученика? Или бедного Эдуарда Исповедника? Неизвестно.) Как бы то ни было, святой Эдуард явил «ужасный гнев на меня, и я уверился, что именно это [метание святыми разящих молний] происходит в аду».

На начальных стадиях своего продолжительного изгнания из рая и из мира людей Сюрен еще мог, по крайней мере, периодически, пытаться восстановить контакт с внешней средой. «Я ходил по пятам за своими наставниками и братьями-иезуитами, желая поведать им о том, что делается в моей душе». Попытки были тщетны. (Один из главных страхов, что преследуют пораженного тяжким душевным либо физическим недугом – это когда бедняге дают понять: «между нами и тобой лежит пропасть». К примеру, состояние пораженного кататоническим ступором несопоставимо с состоянием здорового человека. Мир таких несчастных радикально отличается от мира тех, чьи тела не сковывает паралич. Некий мостик между двумя мирами может построить любовь, но и ей не под силу соединить края пропасти. При отсутствии любви не будет даже и мостика.) Итак, Сюрен ходил за своими наставниками и духовными братьями, но ни те, ни другие его не понимали; они даже сочувствовать не желали. «Теперь я вижу, как права была святая Тереза, сказавши: нет боли невыносимее, чем та, кою причиняет исповедь, ежели исповедник чересчур предусмотрителен». Все отмахивались от Сюреновых откровений. Он хватал брата-иезуита за рукав, он тщился, уже в который раз, объяснить, что с ним происходит. Это было так просто, так очевидно, так неописуемо ужасно! Брат- иезуит снисходительно улыбался, постукивал себя по лбу. Сюрен безумен; мало того – он сам навлек на себя безумие. Господь, уверяли Сюрена, карает его за гордыню и стремление выделиться. Жан-Жозеф возжелал стать более совершенным духовно, чем остальные, вообразил, будто к совершенству можно прийти особым путем, отличным от иезуитского! Нет, ничего подобного, возражал Сюрен. «Естественный здравый смысл, на коем зиждется наша вера, упорно предостерегает нас от всяких проявлений потустороннего; так, стоит человеку объявить себя проклятым, окружающие начинают считать его безумцем». Однако симптомы меланхолии и ипохондрии – совсем другие: например, если человек воображает себя горшком либо кардиналом (или, если он и впрямь кардинал, как Альфонс Ришелье – тогда Богом Отцом). Считать себя проклятым, утверждал Сюрен, вовсе не признак безумия. И ссылался на Генриха Сузо, на святого Игнатия, на Блазиуса, на святую Терезу, на святого Хуана де ла Крус. Каждый из них в определенный период верил, что проклят – и, однако, все были в своем уме и вели праведную жизнь. Увы, адепты здравого смысла и предосторожности либо отвращали слух от Сюреновых речей, либо, если и снисходили до оных (не скрывая нетерпения), – не верили им.

Подобное отношение усугубляло отчаяние Сюрена и все дальше тащило его по дороге уныния. Он дошел до того, что 17 мая 1645 года, находясь в небольшой иезуитской обители в Сен-Макер, неподалеку от Бордо, совершил попытку самоубийства. Всю ночь он боролся с искушением разом все покончить; несколько утренних часов провел за молитвой над Святыми Дарами. «Незадолго до обеда святой отец пошел в свою келью. Войдя, он увидел, что окно открыто. Святой отец шагнул к нему, посмотрел вниз, в бездну [дом стоял на скале над рекой] и отшатнулся, ибо высота пробудила в его разуме дикий инстинкт. Не отрывая взгляда от окна, святой отец начал пятиться и оказался в середине кельи, где лишился чувств. Вдруг, словно во сне, не сознавая, что делает, он ринулся к окну и выбросился вниз».