Византийская принцесса - Елена Хаецкая

— Клянусь купелью, в которую я вошел новорожденным язычником и из которой вышел христианином! — воскликнул Тирант. — Да ведь платье на принцессе красное, так что не будет ей большого ущерба от моих рук в красном соусе!

— Ах! — вскричала девица, делая вид, будто теряет сознание. Она падала так ловко, что всю воду из кувшина выплеснула прямо на штаны Тиранта.

Увидев, что произошло, девица изобразила настоящий ужас и стала причитать:

— Боже, помоги мне! Что я натворила! Ваши прекрасные штаны, севастократор! Они теперь совершенно мокры, как если бы вы, простите мою дерзость, внезапно обмочились!

— Ужасно, — подтвердил Тирант, поднимаясь из-за стола и стоя в луже воды.

— А какие у вас интересные штаны, — продолжала девица, постепенно оправляясь от испуга. — Это теперь во Франции такая мода — чтобы одна штанина была расшита, а другая нет? Или в какой-то другой стране?

— Это моя личная мода, — сказал Тирант. — Да, жаль, что теперь они вымокли, мои прекрасные штаны, но ничего не поделаешь. Если принцесса хочет танцевать со мной, придется ей делать это с мокроштанным кавалером, потому что я переменять их не намерен. Побеждал я на суше, победил и на море, так стоит ли бояться простой пресной воды?

И остаток вечера он танцевал с принцессой, которой пришлось смириться с тем, как выглядит ее кавалер.

Она прошептала ему на ухо:

— Мне-то вы можете рассказать, для чего оделись так причудливо?

— Конечно, — ответил он так же тихо. — Помните, как я просунул ногу между ваших бедер?

Она чуть покраснела, но при свете факелов это не бросалось в глаза.

— Скоро случится нечто такое, после чего вы сможете расшить обе штанины…

От этих слов у Тиранта закружилась голова, и он едва сумел закончить танец.

Глава пятнадцатая

Поздно ночью в покои Тиранта проникли две тени, в ночных одеяниях, но закутанные в плащи. Одна тень сказала другой:

— Я ведь говорила вам, что он еще не спит.

Тирант сел в постели и произнес:

— Да, не сплю. Садитесь сюда, любезные дамы, и потолкуйте со мной о чем-нибудь веселом, потому что мне сегодня очень грустно.

— Положим, дама здесь только одна, — раздался голос Диафеба.

Вместе с Эстефанией, смеясь, они запрыгнули в огромную кровать севастократора. Тирант уселся, подтянув колени к подбородку, а его кузен с подругой принялись обниматься, тискать друг друга, целоваться и хохотать.

Наконец Тирант сказал:

— Разве вы не можете заниматься такими делами не в моей постели?

Эстефания на миг оторвалась от Диафеба и с сияющим лицом уставилась на Тиранта:

— А чем плоха ваша постель? В памятную веселую ночь в Малвеи мы, помнится, делили кровать на четверых, а та кровать была поменьше этой.

— Мне грустно, — сказал Тирант, хватая Диафеба за руку.

— Кто же виноват в том, что вам грустно? — осведомился Диафеб. Его кудри благоухали так сильно, что Тирант вдруг чихнул. — Уж во всяком случае, не я! Я-то сделал все, чтобы вы повеселились на славу!

— И я тоже, — добавила Эстефания, хотя никаких заслуг, кроме падения в обморок, за нею во время последнего турнира не числилось.

Тирант глубоко вздохнул:

— Принцесса насмехается надо мной. И я начинаю думать, что кто-то оклеветал меня перед нею.

— Вы самый странный человек из всех, кто был крещен водой и Духом, — сказал Диафеб. — С чего бы она стала над вами насмехаться? И как кто-то мог оклеветать вас? Да вы безупречный рыцарь, с головы до ног, и если кто-нибудь захотел бы вас очернить, ему пришлось бы сочинять нечто неправдоподобное.

— Греки очень горды, — отозвался Тирант. — Для них ничего не значат наши титулы, которые мы привезли из Бретани. В Византии я считаюсь севастократором лишь по милости государя, а земель в этой стране у меня нет. Поэтому любой клеветник из числа здешних с легкостью выставит меня голодранцем, которому от женщины только одно и нужно — ее приданое.

Диафеб понял, что обвинения, которыми осыпал Тиранта покойный герцог Роберт Македонский, оказались более живучи, нежели сам герцог Македонский, и сильно разъели душу Тиранта своим жгучим ядом.

— Вы полагаете, принцесса может поверить такой глупости? — спросил Диафеб. — Она совершенна, как феникс.

— Да, и еще она глупа и легковерна, как все женщины, — с горечью прибавил Тирант.

Эстефания тотчас наградила его тумаком:

— Попридержите-ка язык, братец! Слишком вы стали язвительны.

— Это от несчастливой любви, — Тирант снова вздохнул. — Сегодня она повелела облить меня водой, чтобы посмотреть, не избавлюсь ли я от штанов, которые мне дороги не из-за драгоценных камней, а как память о счастливом мгновении. Она даже посулила мне нечто, но вот настала ночь — и дверь в ее спальню заперта, и ни одной весточки от принцессы я так и не получил.

— Я кое-что могу для вас устроить, — произнесла Эстефания, — но при одном условии.

— Я отдам вам все, даже мою кровь, — сказал Тирант. — Говорите.

— Вы должны испросить у императора разрешение на нашу свадьбу, — выговорила Эстефания. — Вот мое условие!

— Клянусь, что сделаю это, — обещал Тирант. — Теперь говорите, какое я получу от вас вознаграждение.

Эстефания обхватила его за шею, крепко притянула к себе и зашептала ему на ухо. Диафеб сидел рядом и таинственно улыбался, хотя в свой план Эстефания его не посвящала и он понятия не имел, о чем они с Тирантом шепчутся.

Под конец Эстефания взяла Тиранта за руку:

— И еще поклянитесь, что во всем будете меня слушаться.

— Клянусь, — сказал он, счастливый и покорный, как ребенок.

— И не станете сопротивляться.

— Клянусь.

— И сделаете все, как я скажу, не задавая вопросов.

— Клянусь.

— И я не буду вынуждена краснеть за моего названого братца, ведь в противном случае мне придется наложить на себя руки!

Тирант молчал. Эстефания тряхнула его за плечо:

— Вы будете безмолвны и послушны, а в нужный момент — отважны и решительны.

Он уставился на нее, приоткрыв рот, точно глупец.

— Клянитесь же! — повторила она грозно.

И он полушепотом отозвался:

— Клянусь…

Второй день турнира прошел в поединках между группами рыцарей и в единоборствах. Тирант несколько раз выходил победителем, но выглядел он бледным и сражался неохотно. Поэтому его ни разу не увенчали славой. В четвертый раз он даже упал с коня, однако не навзничь и не ничком, но лишь коснувшись земли левой рукой. И Сивилла, которая исполняла на этом турнире роль судьи, приговорила Тиранта к обнажению провинившейся руки, так что с нее сняли наручи и оторвали рукав.