Имя богини - Виктория Угрюмова

Тагары наконец преодолели завал и с воинственными воплями заторопились на помощь своим товарищам. Но помогать уже было некому. Поэтому первые Четыре тхаухуда, стоявшие за обломками скал, были буквально на части изрублены разъяренными воинами Хайя Лобелголдоя. Тагарам оставалось мстить врагам за гибель своих, и они с радостью умывали камни узкого ущелья кровью ненавистных солдат Зу-Л-Карнайна.

Ловалонга понял, что у него осталось не так уж много времени. Он выглянул из-за камня, который почти полностью прикрывал его от ливня стрел, которыми тагарские лучники буквально засыпали проход, и едва заметно кивнул Зу-Самави.

Грозный ветеран широко улыбнулся ему в ответ. Он, принимавший участие не в одном десятке сражений, не боялся смерти. Он действительно хотел, чтобы осталась жить хрупкая маленькая девочка, в которую влюблен император, и чтобы они долго царствовали вместе. Никто и никогда не поверил бы, что перед лицом безжалостной и неумолимой смерти грубый солдат думает о влюбленном юноше и его нареченной.

– Эй, Ловалонга, как ты думаешь, – говорит он из своего укрытия, – она вернется к нашему аите?

– Не знаю, Зу-Самави, – отвечает аллоброг, и голос его звучит мягко и спокойно. – Я бы хотел, чтобы она выполнила свое предназначение и вернулась к нему. Она достойна любой короны Арнемвенда. Я хочу, чтобы она была жива и счастлива.

– Я тоже, хотя странно желать этого в минуту смерти.

– Значит, мы не умрем, – говорит талисенна, – в каком-то смысле. Знаешь, Зу-Самави, у тебя необыкновенные солдаты, и я горд, что сражаюсь рядом с ними.

– Спасибо, – растроганно говорит тхаухуд. – Я тоже рад, что ты рядом.

Они стоят, тесно прижавшись к шершавому серому боку скалы, и эта скала кажется им самым прекрасным творением природы.

Вообще момент смерти все меняет.

Судя по вою и крикам, сражение приближается. Вряд ли в скором времени от защитников еще одного поворота кто-либо останется.

– Раньше, когда я попадал в сражение, главной моей задачей было вырваться живым, уложив как можно больше врагов. А сегодня нам нужно стоять до конца. Это будет наш с тобой конец, брат, – говорит Ловалонга.

– Да, – отвечает Зу-Самави. И в этот момент из-за поворота появляются израненные и разъяренные тагар-ские воины.

– Пожелай мне удачи! – кричит Зу-Самави и бросается вперед.

Тагары не успели прийти в себя от предыдущей схватки. Они сплошь покрыты своей и чужой кровью, и их боевой пыл сильно поостыл. Останки тхаухудов лежат на красных от крови камнях за их спинами, и там же остались исковерканные тела их товарищей. Они погибли под обломками камней, изрублены топорами, пронзены копьями.

Один из тхаухудов, молодой воин, предчувствуя собственную гибель от многочисленных ран, поджег себя и горящим факелом бросился в самую гущу наступающих врагов. В тесном ущелье бежать было некуда, и несколько воинов вспыхнули, как сухие ветки. Эхо долго носило их крики по ущелью.

И вот теперь, словно загнанные волки, тагары, обреченные на смерть волей своего хана, шли на последних двух воинов Зу-Л-Карнайна, оставшихся в живых. Они уже понимали, что не догонят остальной отряд, не добудут голову женщины, которая так была нужна Хайя Лобелголдою, хотя бы потому, что через завал невозможно перевести коней. Но они обязаны принести хотя бы головы этих неистовых воинов, иначе никто из них, оставшихся в живых, не увидит следующего рассвета. Их было четырнадцать человек, и каждый из них мечтал выжить.

Зу-Самави недаром был ветераном. Он подпустил тагар к себе на близкое расстояние, а потом резким прыжком перенес свое тело в самую гущу растерявшихся врагов. Уже в прыжке он разрубил одного из них мечом от шеи до предплечья и, приземляясь, отсек второму правую руку по локоть. Раненый воин взвыл и покачнулся, сбивая с ног рядом идущего, и этим неуловимым мигом замешательства тхаухуд полностью воспользовался. Он левой рукой вонзил узкий четырехгранный кинжал между ребер третьего и поразил четвертого тагара в глаз, пока тот заносил меч над его головой. Ловалонга смотрел из укрытия на действия Зу-Самави и восхищался его мастерством. Когда один из врагов занес над головой тхаухуда кривую саблю, Ловалонга метнул в тагара тяжелый нож и тут же вслед бросил и второй, перебив следующему противнику Зу-Самави сонную артерию. Кровь фонтаном хлынула из страшной раны.

Оставшиеся в живых попятились, и тогда Ловалонга, выйдя из-за скалы, метнул одно из трех, бывших у него под рукой, тяжелых копий. Оно пронзило грудь одного из воинов, прочно застряв в его теле. В этот момент Зу-Самави развернулся вокруг собственной оси, разрубив лицо одному своему противнику и шею другому. И в этот же миг он был ранен.

Прежде чем погибнуть, он успел значительно облегчить талисенне бой, убив еще одного врага и ранив двоих. Когда же стало ясно, что вскоре от слабости он просто не сможет стоять на ногах, Зу-Самави прыгнул, как дикий зверь, на последнего врага и зубами вцепился ему в лицо. Несчастный взвыл, нелепо взмахнул руками и повалился навзничь на камни. Сверкнули в лучах солнца кривые тагарские клинки, и Зу-Самави перестал существовать. Ловалонга опустил забрало и вышел из-за скалы, сжимая в руках копье. Тагары колебались, не решаясь нападать, и тогда он изо всех сил метнул оружие прямо в центр маленькой группы. Кто-то из воинов, хрипя, повалился на землю, а остальные, размахивая клинками, бросились на рыцаря. Их было не очень много, но зато это были отборные воины, не уступавшие Ловалонге в искусстве боя; только они очень хотели жить, а талисенна стоял насмерть.

И пока он рубил, колол, делал выпады, отступал и снова нападал, тихий голос Каэтаны говорил так и не услышанные им при расставании слова.

Когда же аллоброг пришел в себя, вокруг него не осталось живых противников.

Ловалонга лежал на спине, бессильно раскинувшись на камнях, придавленный непомерной тяжестью тел поверженных врагов. Из огромной раны на животе толч-с ками текла кровь, но опытный талисенна знал, что до смерти еще долго, – она придет не слишком торопясь и будет мучительной. Он облизал сухим языком потрескавшиеся губы и поморщился – ощущение было как от прикосновения к раскаленному песку. Боль отзывалась в каждой клетке его большого и сильного тела, а от потери крови кружилась голова. Сознания он не терял, но постепенно стал уплывать в туманную даль, где увидел самого себя множество лет тому назад...

Высокий человек в просторном светлом одеянии наклоняется над ним, лежащим на мраморной скамье в каком-то просторном помещении. Вокруг полумрак. Витает запах дыма и благовоний.

– Запомни, сын мой, – говорит человек, – ты не бессмертен. Тебя можно ранить, можно убить. Таков порядок вещей, и его нельзя нарушать. Но только светлый Барахой знает, сколько вздумается странствовать Матери на этот раз, и потому время над тобой невластно. Ты не будешь стареть до тех пор, пока не вернешься сюда. А ты вернешься, я верю. Мы будем ждать вас. – Он по-отечески гладит его лоб и приговаривает, вздыхая:

– Один светлый Барахой знает... Нет. Боюсь, и не знает...

Ловалонга на миг приоткрыл глаза: хищный зверек-не то ласка, не то белка – пропрыгал мимо и исчез в тени. Солнце начинало садиться, окрашивая землю в алый цвет. Алую землю в алый цвет. Он сморщился от боли воспоминаний...

Громадное подворье замка Элам. Только вяз у стены, там, где ему положено быть и где он был все эти годы, отсутствует, а на его месте растет тоненькое маленькое деревце.

И высокая седая женщина в роскошном платье стоит посреди двора, держась за стремя гнедого жеребца, на котором сидит он, Ловалонга. А около седой женщины – юная, почти что девочка, держа на руках младенца, смотрит на него широко открытыми глазами, и в зрачках у нее медленно тает боль.

– Сынок, – умоляет старшая, – останься. Останься, сынок!..

Младшая молчит, только слезы ручьями текут по ее миловидному лицу с чуть припухлыми губами и рот смешно и жалко кривится. Младенец хватается ручонками за ее одежду и молчит, как и должно вести себя сыну воина и будущему воину, сыну герцога и будущему герцогу.

– Как же замок, как же страна? – Мать трясущимися руками пытается схватить его за полу плаща, но промахивается и судорожно цепляется за ногу Ловалонги, обутую в дорожный высокий сапог. Она припадает к коричневой коже щекой и начинает рыдать сухо, без слез.

Юная дама молчит и смотрит. Она ни о чем не просит, ничего не говорит, и это удивляет Ловалонгу нынешнего.

А молодой воин на гнедом жеребце говорит тихо и зло:

– Я никогда не хотел быть герцогом, не хотел жениться на этой ведьме, я ненавижу этого ребенка. Ты заставила меня сделать все это, ты погубила отца; ж теперь я герцог, и я приказываю тебе сейчас же удалиться в свои покои. И это ничтожество с ее ублюдком тоже проводите отсюда. Вам останется целое герцогство, казна, армия – чего еще?