Политология революции - Борис Кагарлицкий

Венесуэла получила новую «боливарианскую» конституцию, провозглашавшую демократию участия в качестве основного принципа государственной жизни. На практике большая часть ключевых решений принималась лично президентом и его ближайшим окружением. Однако демократические свободы в стране соблюдались неукоснительно. Не было ни одного политического заключенного. Оппозиционные партии действовали открыто – характерно, что главным инструментом олигархии в борьбе против Чавеса выступала партия Демократическое действие (Accidn Democratica), формально считавшаяся социал-демократической. Выступили против боливарианской власти и некоторые ультралевые секты, обвинившие Чавеса в недостатке революционности и на этом основании присоединившиеся к правой оппозиции. Эфир был полон передачами частных телевизионных каналов, настроенных резко враждебно по отношению к президенту, а либеральная пресса ежедневно выбрасывала на читателя очередные потоки антиправительственной пропаганды. Все это, однако, не возымело ни малейшего действия. Больше того, именно полная терпимость (а зачастую и безразличие) к критике делали режим Чавеса практически неуязвимым. Несмотря на постоянные попытки госдепартамента США и идеологов оппозиции, предъявить ему что-либо серьезное в плане нарушения прав человека не удавалось. Этим «боливарианская» Венесуэла резко отличалась не только от Кубы Фиделя Кастро, но и от Никарагуа времен сандинистской революции (сандинисты, находясь у власти, отличались крайней непоследовательностью в вопросах свободы печати: цензуру то вводили, то вновь отменяли).

G другой стороны, в отличие от президента Альенде в Чили 1970—1973 годов, который действовал исключительно в рамках традиционных политических институтов, администрация Чавеса трансформировала государство, создавала новые структуры. А поддержка нижних чинов армии сыграла решающую роль в срыве государственного переворота 2002 года. Можно сказать, что венесуэльская революция сумела извлечь уроки из трагического опыта Чили.

В 2004 году оппозиция инициировала – в соответствии с нормами новой боливарианской конституции – референдум об отзыве президента, но потерпела сокрушительное поражение. Самым неприятным итогом для противников режима было то, что они не смогли обвинить власти в подтасовке итогов голосования – западные наблюдатели единодушно отмечали, что венесуэльский механизм подсчета голосов практически исключает возможность фальсификации. Чавес закрепил успех в августе 2005 года, выиграв муниципальные выборы. Сторонники президента, объединенные в «Движение за V республику» (Еl Movimiento V Republica) набрали 58% голосов. При поддержке других левых групп они взяли под контроль большую часть провинциальных и городских администраций. Особенно ценным трофеем был муниципалитет Каракаса, который раньше находился в руках оппозиции. «Демократическое действие» получило 18%.[460] В декабре 2006 года Чавес был с триумфом переизбран на пост президента республики. Он набрал 61% голосов. Кандидат оппозиции Мануэль Росалес получил почти 39%. Вопреки ожиданиям администрации США, венесуэльская оппозиция признала подсчет голосов честным и смирилась со своим поражением.

На волне успеха Чавес обратился к своим сторонникам с призывом создать Объединенную социалистическую партию. Политический процесс в республике должен опираться не только на волю и решимость лидера, но и на общественные институты, на демократические организации масс.

Революционная власть в Венесуэле, пишет в своем репортаже из Каракаса украинский журналист Андрей Манчук, «действует медленно, но наверняка, подчас вызывая восхищение своих противников». Она избегает непродуманного радикализма, но не останавливается перед препятствиями. «Эта власть сумела подавить яростное сопротивление буржуазии, не прибегнув к кровопролитию и не дав, таким образом, повода к вооруженной агрессии против страны и ее международной изоляции. Но при этом и не сдала своих позиций – в отличие от сандинистов...»[461]

Радикализация революционного процесса, начавшаяся после 2002 года, не могла не повлиять на его идеологию. Боливарианские популистские лозунги стали сменяться традиционной левой лексикой. Противостояние с Вашингтоном и местной олигархией привело Чавеса к выводу, что «единственный способ преодолеть бедность – это социализм».[462] Официальной идеологией революционного процесса теперь провозглашались не только идеи Симона Боливара, но и «социализм XXI века». В правительственных документах содержались недвусмысленные обещания «формировать собственную модель развития, новую модель перехода от капитализма к социализму».[463]

Экономическая политика становилась более радикальной, продолжались национализации, которые затронули теперь целый ряд секторов, включая электрические сети и телекоммуникации. Социальные программы обеспечивали доступ большинства населения к образованию и здравоохранению, к дешевой пище и достойным человека условиям жизни. «Однако, – писал "Green Left Weekly", – революция в Венесуэле не только решает экономические и социальные вопросы. Создаются структуры, через которые становится возможным участие народа в принятии решений, в том числе это и структуры объединенной социалистической партии. Их задача обеспечить переход реальной власти из рук элиты к рабочему классу и беднякам».[464] На предприятиях укреплялись позиции профсоюзов, которые требовали участия в принятии решений. Государственный алюминиевый завод Alcasa превратился, по словам английского журналиста, «в одну из основных лабораторий, где отрабатывается участие в управлении».[465]

Показательно, что правительство не имело готовой модели участия рабочих в управлении производством, не пыталось внедрить ее сверху. На разных предприятиях складывалась разная ситуация, в значительной мере отражающая локальное соотношение сил. «Рабочий контроль невозможно ввести декретом», объяснял профсоюзный лидер Освальдо Леон. «Он должен быть организован снизу, и развиваться будет постепенно».[466]

Среди европейских левых, как замечал радикальный немецкий журнал «Wildcat», возникла «мода на Венесуэлу» (der Hype urn Venezuela).[467] Андрей Манчук видит в Чавесе «неожиданную надежду учения Маркса и Ленина».[468] Австралийский журнал «Links» писал, что в Венесуэле мы видим «зарождающееся рабоче-крестьянское государство» (an embryonic workers and peasants state).[469]

На практике, однако, восторги западных левых оказывались порой так же преувеличены, как и их первоначальный скептицизм. Если на первых порах значение боливарианского процесса в Венесуэле недооценивали, то теперь его склонны были преувеличивать. Главной проблемой революции оставался старый бюрократический аппарат, который не имел ничего общего не только с «рабоче-крестьянским государством», но даже с европейскими представлениями о касте добросовестных и эффективных чиновников. Несмотря на борьбу с коррупцией, бюрократия оставалась привилегированным сословием, неэффективным, основывавшимся на личных связях, абсолютно безразличным, а порой и враждебным по отношению к революционному процессу и вовлеченным в него массам. Социальные программы новой власти осуществлялись этим аппаратом в духе традиционного патернализма, а разговоры о «демократии участия» теряли всякий смысл в лабиринтах государственной машины.

В конечном счете, перспективы боливарианского режима неотделимы от перспектив развития левых сил в Латинской Америке и в мире. Это прекрасно понял Чавес, начавший после 2002 года прилагать немалые усилия для поддержки радикальных движений по всему континенту. Если революционная Венесуэла останется изолированной, то поражение или бюрократическое вырождение революции неизбежно. Лучшее, на что можно надеяться при подобном развитии событий, это «реформистское отступление» революционного режима, которое позволит закрепить некоторые его социальные завоевания. Однако положение дел в Латинской Америке дает основания надеяться на иной ход событий. Моральное банкротство официальных «левых» в Бразилии и других странах не привело к параличу массовых движений. Протест против предательства политических лидеров может стать новой мобилизующей силой. Солидарность с Венесуэлой и Чавесом стала мощным стимулом для развития радикальных движений в Аргентине, Бразилии, Уругвае и других странах.

Венесуэла была не единственной страной континента, где всерьез развернулась борьба за власть. Очередным ударом по старому порядку оказались выборы в Боливии. 18 декабря 2005 года Эво Моралес стал первым в истории Латинской Америки индейцем, избранным главой государства. Программа Моралеса предусматривала национализацию газовой отрасли, легализацию производства коки и тесное сотрудничество с Венесуэлой.