Нестор Махно - Виктор Ахинько

Жалкая победа. Основные силы Махно снова ускользнули. Слащев даже и не въехал в город. Зачем он ему, пережеванный? Генерал остановился на вокзале и пил горькую. Приказ опять не был выполнен, и повстанцы, несомненно, скоро нагрянут. Лишь чуть опомнятся и соберутся с духом.

— Этот Батько — прямо стоголовая степная гадюка! — говорил Яков Александрович с каким-то странным весельем герцогу Лейхтенбергскому. — Мы его хватаем, рубим, а он, гад, уползает и жалит. Вот если бы так же дрались наши хваленые Май-Маевские, Врангели, Шкуро — пух бы полетел от большевиков!

Выпив очередную рюмку, Слащев громко захохотал. Он с горечью восхищался своим ловким противником.

А за окнами уже дуло с посвистом, и всё забелила метель. Как всегда внезапно нагрянула южная веселая, вроде невзаправдашняя, зима.

Пока корпус приводил себя в порядок, от Карнауховских хуторов ударила какая-то махновская кавалерийская то ли бригада, то ли дивизия. Генерал Васильченко по примерзлой земле пытался их контратаковать тоже достаточно большими силами. Кинулись лава на лаву, и гусары с казаками не выдержали натиска, побежали, бросив восемь орудий. Лихие налетчики (их вел срочно возвратившийся с юга Билаш) чуть не ворвались в город!

Тут разведка донесла, что шкуровские рубаки, донцы и чеченцы, охранявшие левый берег Днепра, самовольно снялись и ушли на Ростов. А сюда, вытесняемые красными, подваливали все новые партизанские отряды. «Так недолго и в окружение попасть! Будем уходить, — решил комкор. — И комиссары за бугром. Пусть лучше они сцепятся с хитроумной степной гадюкой в кровавом клубке!»

Слащев кинул свои силы по правому берегу на юг. Просто перейти на ту сторону реки он не мог: мост в Екатеринославе давно был взорван. Не встретив особого сопротивления, белые достигли Александровска и по льду перебрались к отступающим армиям. Но тех уже и след простыл.

Что та зима, тиф, даже комиссары, которые сунут сюда? Когда рухнула светлейшая мечта! Да для какого же беса все наши жертвы, кровь, если земляки не могут без власти? Ты им хоть кол на голове теши, а дай начальника! Справедливого требуют, сирые, настоящего. Самому, что ли, стать диктатором? Тогда полетит прахом вся чистая задумка третьей социальной революции. Нет, врешь! Это же, что творится вокруг, — добровольное! А виноваты в неверии людей белые и красные. Не будь их, пустозвонов…

Такие думы одолевали Нестора Ивановича, когда прохвост Слащев бежал в Александровск и привели хлопца из отряда анархиста Дьявола, что окопался на Дмухайловских хуторах.

— Каков он из себя? — попросил напомнить Махно.

— Та высокый, вы ж бачылы. В генеральской шинели. Молодой, а виски седые, як у деда, — говорил хлопец.

— И темляк на сабле с голубой кисточкой, — не без иронии подсказал Батько. Он вспомнил этого толкового командира из тульских рабочих, тоже бывшего каторжанина.

— Во, во. Дуже сердитый Дьявол со всякой падлой. Я у него ординарцем ходил. Нас окружили чеченцы, а тут краснюкы помоглы. Ну, давай брататься. Кацапы ж голодни, хватають варэныкы, ковбасу, самогон дуем. Всё по-человечески.

— Интересно. Продолжай, — сказал Махно. Это были первые достоверные сведения о соприкосновении с большевиками.

— Ну, митингувалы, крычалы мы свое, ти свое. Против чека, реквизиций. А они убеждали, что уже не будет того. Наши вступали в Красную Армию, и Дьявол был «за». Ему дали пропуск до вас, а потом… бабах в затылок! — парень всхлипнул.

— За что? — не понял Нестор Иванович.

— А вы у йих, у комиссарив узнайтэ, у той, як казав Дьявол, трехсот тридцати трех святителей е… рати!

Сигнал был поганый. Махно, конечно, еще не знал о секретном приказе Троцкого. Но догадывался. Ту весеннюю подлую войну с повстанцами никто ведь не отменял, и Лев Давидович, понятно, не забыл, как Батько послал его подальше, мухомора. Так стоит ли ждать чего-то доброго от братьев-трудящихся с красной звездочкой? Это советуют Виктор Билаш и Миша Уралов-словоблуд. Или лучше ощетинить армейские корпуса, с которыми кремлевские шишки будут считаться? Это требую!* Всеволод Волин, Иван Долженко и Семен Каретник.

Они жарко спорили в Никополе, где все собрались на последний совет. Войска таяли. Куда одних тифозных девать? Даже Петр Петренко, словно из мореного дуба вытесан, а и тот слег. Билаш уже третий раз температурит. Калашников сидит весь в поту. Кто его корпус поведет? Ха-ха, корпус! Сто пехотинцев и триста сабель. Решили так: половина армии уходит на юг, закрывает Крым и Николаев. Остальные с Батькой отправляются в Александровск и затем в Гуляй-Поле. Что из этого выйдет — «воно покаже».

Слащева они не опасались: его карта бита. И правда, генерал им не встретился — смылся южнее. Но лишь только махновцы заняли Александровск, как ночью, 5 января нового 1920 года, появились разъезды красных. Они шли по пятам за добровольцами, но были возвращены назад: командование тут углядело большую опасность. Появился и бронепоезд. В нем — комбриг Фишель Левензон.

В отличие от Дыбенко, звезд с неба он не хватал и местных не считал земляками. В семнадцатом был комендантом Кишинева, работал в штабе, потом комиссаром бригады. Обтесанный войной партийный кадр. Вместе с Якиром прорывался в мае из Одесского котла, когда многие, в том числе Полонский, переметнулись к Махно. Так что Левензон не по наслышке знал, как он, бандит, опасен и коварен. Не зря же Якир недавно предупредил: никому из командиров с Батькой не встречаться. Ни при каких обстоятельствах! Приказ центра.

На перроне расхаживал гражданский с красной повязкой. Фишель присмотрелся: «комендант станции от войск Батьки Махно». Что за чушь? Если бандиты, то почему с нашей повязкой? И зачем им вообще комендант? Рядятся?

— Кто у вас главный? — спросил комбриг.

— Батько в городе. Толкуй с ним.

Несмотря на запрет, надо идти к атаману. Сам Левензон на это не решился, взял с собой комиссара и двух командиров полков. В шапках-богатырках они пришли в Большую Московскую гостиницу. Там увидели накрытый стол, сидят военные, а у резного буфета, опершись на локоть, — Махно. Фишель предполагал, что тот видный мужик, вроде Котовского, начнет кричать, безобразничать. Ничего подобного. Невзрачный худой Батько сухо представил своих: командира корпуса Семена Каретника, секретаря реввоенсовета Дмитрия Попова, комполка Фому Кожина, еще кого-то. Левензон не запомнил.

— Я желаю переговорить о гарнизонных делах, — заявил он.

— Вот с ними и будете толковать. А политическое решение потом примет наш реввоенсовет с вашим, — ответил Батько. — Но прежде, по славянскому обычаю, выпьем по чарке за встречу двух армий, и только!

Гости переглянулись, явно сомневаясь. Бражничать с разбойником?

— Чего там ломаться? Давайте! — махнул рукой командир красного полка Михай Няга, молдаванин. Выпили, закусили.

— Ну, пора беседовать, — пригласил Каретник.

Батько пожелал им удачи и удалился. Он не хотел вступать в спор с этими мелкими пешками. Теперь всё зависело, полагал он, как сладятся Ленин с Троцким. Возьмет верх последний — не миновать новой резни. Но чем черт не шутит? А вдруг их Ульянов и правда мудрый, каким хотел казаться при личной встрече полтора года назад!

Каретнику Махно велел: «На рожон не лезь. В твоих руках, Семен, наше завтра. Все балачки они передадут по инстанции. А решать будут там, — он показал на потолок. — Соглашайся занять участок фронта против белых». — «А если спросят о личном составе?» — «Ври побольше, чтоб хвост не поднимали».

На следующий день, как и предполагал Батько, в дивизию, а оттуда в 14-ю армию полетела секретная депеша:

Комбриг 1-й тов. Левензон, прибыв в Александровск, отправился к Махно. Его принял комкорпуса Каретник и после длительного разговора заявил: «Мы готовы занять определенный участок, ибо враг у нас один…» В городе расклеен приказ, гласящий, что за грабежи расстреливать на месте, ходят патрули, разъезжают крупные разъезды по 80-100 сабель с черными знаменами. Комбриг спрашивает определенных указаний, каковых спрашиваю и я.

Ни Махно, ни красные, что находились в городе, еще не слышали о сдаче белыми Ростова-на-Дону, Таганрога и Мариуполя. Поэтому когда Каретник говорил: «Враг у нас один», — руководство Южного фронта это уже не волновало. Противника близко не было, если не считать потрепанный корпус Слащева, что с горем пополам удерживал вход в Крым.

Нестор Иванович также не предполагал, что Троцкий сейчас в Петрограде и Украина его мало занимает, иначе бы обрадовался. И напрасно. Льва Давидовича здесь «заменял» не менее коварный Иосиф Виссарионович, тоже имевший прямую связь с Кремлем. Сталин понимал, что обвинить махновцев в развале фронта, как это ранее придумал Троцкий, сегодня, конечно, смешно. Нужна новая версия, и, пока красноармейцы с повстанцами читали разные листовки, угощали друг друга самогоном и маршировали на парадах в Александровске, начдива вызвали на телеграф. Он выстукивал: