Ложится мгла на старые ступени - Александр Чудаков

Приехал он с женой Капитолиной, бывшей его домработницей; несмотря на простонародное происхожденье, огород завести она не захотела, покупая всё на рынке. Но деньги растаяли быстро, начала продавать вещи, потом кольца и браслетки; кончились и браслетки. Стало не на что покупать яйца и молоко, а профессор страдал желудком. Как и Карлу Иванычу, помог случай.

Как-то профессор Резенкампф с глиняным горшком на верёвке зашёл к Кувычкам за угольками (высекать огонь кресалом он не обучился).

– Не дадим тебе сегодня углей, – сказал Кувычко. – Печь порушили, новую кладём.

Понаблюдав за работою, профессор вдруг спросил:

– А почему вы колодцы делаете горизонтально?

– Лежачие? – печь клал недавно вернувшийся с фронта старший сын. – Всегда такие обороты работали.

– Не всё традиционное хорошо. Лучше всего передаёт своё тепло кирпичам нисходящий поток дыма, только при таком движении он правильно распределяется по параллельным колодцам.

– Ты что, понимаешь в печах? – заинтересовался старик.

– Я теплотехник, занимался специальными печами: муфельными, стеклоплавильными, ваграночными. Но общий принцип…

– Стой, – сказал Кувычко-старший. – Убирай оба ряда. Клади по принципу.

– Да чего там, каждый придёт… – начал было сын.

Отец на него посмотрел. Тот стал разбирать кладку.

Ещё, сказал профессор Резенкампф, при здешних ветрах – тяга прекрасная! – можно спокойно делать не два-три, а пять-шесть и даже восемь колодцев – ведь передача тепла зависит от суммы их поверхностей. Подойдя к печи, наклонившись и вытянув вперёд руки, как бы неся кастрюлю, он спросил, почему так низко предполагается делать припечек с кругами для варки. Хорошо бы повысить минимум на четыре кирпича.

– Минимум! – совсем рассердился сын. – У всех так!

– И напрасно. Мать ваша женщина крупная. Зачем ей сгибаться в три погибели?

– Добавь четыре кирпича, – сказал старик. Профессор попросил рулетку и дал ещё разные указания.

Печь получилась отличная, дров требовала меньше, чем старая, раза в три, была хорошего нагрева и не выстудлива.

Слава о новом печнике разнеслась мгновенно: с дровами стало туго, а зима, по приметам, предстояла холодная. Начали приходить и просить, чтобы профессор и им сложил печь.

– Да я мастерка в руках не держал, – отнекивался Резенкампф. – И глин здешних не знаю, и кирпич…

Выход нашёл старик Кувычко. Придя с сыном, он предложил профессору работать им в паре.

– Ты будешь думать и мерять, Мишка класть. Он и глины здешние знает, и кирпича у меня запас. Оплата – треть тебе, две – нам. Работа-то наша.

– Предложение интересное! – сказал профессор.

– Ничего себе – интересное! – взволновалась Капитолина. – Это же всего тридцать три процента! Мы не согласны. Пятьдесят!

– Много, хозяйка. Кирпич, глина…

– Видела я твою глину! На речке бесплатно копаешь – полверсты отсюда. Не согласны.

– Ладно. Пусть будет исполу.

– Что это – исполу? – насторожилась Капитолина. – Эдгар?..

– Кажется, это половина.

Жизнь профессора переменилась. По утрам он уже не писал, а в каком-нибудь доме ползал с рулеткой по полу или делал чертёжики в золотообрезной записной книжке. Пётр Иваныч Стремоухов, как бы утешая, говорил, что Черчилль тоже знает печное дело – умеет класть камины. Заказов стало хоть отбавляй. Только «буржуйки» отказывался проектировать профессор-печник:

– В «буржуйки» их в революцию повысили рангом из «чугунок». Лучше от этого они не стали. Сквозь раскалённый чугун окись углерода диффундирует в комнату.

Появились деньги. К ним – другие. Как-то профессор с Михаилом сложили хорошую печь в богатом доме. Хозяин оказался начальником паровозного депо. За обмываньем печи он пожаловался, что отказал котёл в «кукушке» – маневровом паровозе, модель старая, какие-то иностранные надписи, никто не берётся чинить, а без неё мы как без рук. Резенкампф сказал, что «кукушку» видел – это довоенный малый бельгийский локомотив, такие он знает по студенческой практике в Антверпене до первой мировой войны и готов посмотреть. Через неделю он уже работал в депо.

Резенкампфы переехали на другую квартиру. Жена купила корову. Бабка осторожно спросила: умеет ли она доить?

– Нет, но не думаю, что это так уж сложно. Я что, хуже ваших деревенских баб?

Однако дойка у неё не пошла – то корова вставляла ногу в подойник, то вообще не отдавала молоко. Корова Ночка стала жить у нас, быстро подружилась с Зорькой и клала ей голову на шею. За постой и уход часть Ночкиного молока отходила нам, за остальным Капитолина приходила с яично-жёлтым бидоном, который очень нравился бабе. Когда профессора, повысив, перевели в Караганду, Капитолина подарила бабке за её труды этот бидон.

33. Носить не сносить

Предстояла ещё встреча с сыном дяди Дёмы, которому сапожник посылал туфли своей работы.

Сапожник дядя Дёма был потомственный – Каблучков. Правда, говорил, что прадед целиком обувь не работал, а только каблук – была такая редкая профессия. Мастерству учился ещё до революции в Кимрах, Тверской губернии – Мекке сапожного дела. Мастеров-кимряков ценили, им завидовали, дразнили: «Тверской сапожник, матерный обложник, жену в кабаке пропил да козе башмаки на копыта купил». – «Это ты купишь, а я сам стачам». – «Сапожки для козлиной ножки!»

С двадцатых годов зарегистрировался в Питере как частник, держался до конца, платя стремительно растущий душительный налог. Но пригрозили выслать как чуждый элемент, устроился работать затяжчиком обуви на фабрику «Скороход». От ссылки всё ж не ушел: по доносу мастера при конвейере, которому сказал, что задник прошит, ровно кто пахал, а не тачал и что за такую прошву в Кимрах хозяин бил сапожной колодкой по башке, получил пять лет по рогам (клевета на советское производство) и попал в Чебачинск, срок кончился в начале войны. Жену с двумя сыновьями в блокаду вывезли в Ташкент, но она была плоха и вскоре умерла, старший сын сумел добраться с братом к отцу.

В Чебачинске и остались насовсем – не то что в Ленинграде, не притесняли, хотя и тут он шил на заказ и на дому. Числился в артели инвалидов, где его зарплату кто-то получал; все были довольны. Следовало только помнить, не появиться невзначай в артели – кто-никто непременно стукнет: не видали, мол, такого в мастерской. Дядя Дёма помнил.

Не сапожничал он уже давно, глаза плоховали, но для сына-москвича обувку шил: мужик целый день на ногах, а в вашей иностранной только до трамвая и добежать, да и то ноги собьёшь. Оказии случались нечасто, но и работа старого мастера была не такова, чтоб предыдущая пара не потерпела годика три-четыре. Это Антон проверил на своих туфлях, сшитых Каблучковым: весь университет проходил в них.

– Теперь как? Головку кроят, особенно на импортных, чтоб только загнуть. А у меня головка – без подошвы ходить можно, права щека с левой поверх стельги целуются. Затяжка ручная, по колодке, без единой морщинки. Подошва хребтовая, стельга – выборная. Прочность! Подошву прогреваю над еловыми углями, смоляного духу набирает, а потом пропитывается ещё горячим воском да прокатывается токмачком, инструмент такой специальный, теперь его не знают, у меня, может, только и остался… Новую пару от подбойщика получил – прогуляйся по-над озером, по песочку, да не торопись, барышню захвати.

Наказ Антон выполнил, в обновке у Озера прогулялся с Клавой, а для верности второй раз с Валей, но только теперь узнал зачем: мелкие песчинки вдавливаются в податливую поверхность и создают как бы защитный кремниевый слой большой прочности. Ещё одно достоинство имела такая подмётка: в любой гололёд идёшь спокойно; даже познакомившись с московскими тротуарами, Антон долго не мог взять в толк, почему все мелко топочут и оскальзываются. В осеннее время дядидёмины калижки не промокали, ибо он пропитывал их особым составом: в штофе разогретого льняного масла распускается 60 золотников нутряного сала, 6 золотников воска и столько же древесной смолы. Кожа становится мягкой, гибкой и совершенно непроницаемой для воды. «Ходить будешь по воде, яко посуху». Рецепт сапожник велел выучить наизусть и процедуру через год-два советовал повторить. Этот совет, как и многие дедовские, отцовские, бабкины, Антон, оторвавшись от Чебачьего, не выполнил, но и одной пропитки хватило под завязку.

– Пять лет без починки – гарантия. Разве что набойки на каблуки – Москва, помнится, булыжником мощёна. А подковочками брезговать не станешь, и набоек не надоть. (Антон не брезговал, и первый год, как солдат, звякал при каждом шаге.) Учёбу как раз кончишь, отца-матерь повидать завернёшь – заходи.

– И что?

– Головки подтянем, задник подклеим извнутри – он первый трётся, супинатор новый из трёхслойного луба поставим, как рессора будет. Рант отгофрируем, графитом в мелкое зёрнушко напылим… Лучше новеньких станут. Ещё на пять лет.