Очерки Крыма - Евгений Марков

Все приведенные факты говорят одно: что татары и до нас ценили народное образование, что они развили его у себя в Крыму гораздо более, чем мы развили свое собственное образование у себя в России, что они жертвуют на него нешуточные средства, что они опередили нас в сознании общей обязательности образования. Еще Броневский (писатель XVI столетия) рассказывает, что татары его времени "сыновей с молодых лет отдают обучаться арабским письменам". Мы, русские, овладев Крымом, не научили татарина ничему своему, европейскому; мы только стеснили количественные размеры его собственного прежнего образования, сократив, вместе с сокращением населения, число татарских школ. Но не сделали ничего существенного для привлечения татар в собственные школы и для облегчения им пути в них. В 1867 г., депутаты татарских мурз усиленно ходатайствовали о дозволении их детям не слушать в гимназиях латинского языка, так как они не имели в виду поступать в университеты и так как, по словам их, русский язык для них так же был труден, как русским детям латинский. Но они получили совершенный отказ. Мы, русские, в течение 80 лет не распространили среди татар ни малейшего общего образования, ни малейших технических знаний. Мы даже не попробовали повлиять на улучшение нелепых методов обучения в их многочисленных мехтэбах и медресе. На счет так называемого татарского сбора производились в Крыму все работы, для которых не находили других источников: устраивалось шоссе для прогулок туристов по южнобережским дачам, воздвигались православные храмы, содержались православные приходские училища и т. п., но татарские горные дороги остались те же, какие были при хане Менгли-Гирее, те же школы, тот же внутренний быт, те же орудия и способы обработки, та же мажара с колесами из буковых обрубков, та же темная хата без стекол с хворостяною трубою. Мы и не могли дать ничего, потому что мы, во-первых, сами были во многом беднее татарина, а во-вторых, с татарами имели дело не мы — народ, а мы — чиновники. Чиновничество — это обманчивая маска ловкого европеизма на простодушном деревенском лице русского человека. Это строгая классификация всех и вся, это кипучая деятельность переписки, это всеведение бесчисленных таблиц и отчетов. Эти всеобъемлющие программы, эти гениальные, все предусматривающие проекты и мероприятия, звуки и тени, взятые и от немцев, и от англичан, и от французов — все это ослепляет издали и помогает звуки и тени принимать за жизнь, маску — за действительное лицо. Чиновничество, отрава русской народной жизни, отравою стало и для народной жизни татар. Как везде, оно много отнимало и мало давало; как везде, оно городило декорации и пускало фальшфейеры, за которыми не слыхать и не видать было горькой правды. Как везде, оно весь вопрос государственного и народного существования искусно сводило на расчисление своего собственного пути к покою, довольству и почести, играя для этого и в религию, и в образованность, и в народное благоустройство. Было бы составлено, представлено, предписано, донесено и к 1-му января отчетного года производством окончено. Живых русских сил до сих пор не было в столкновении с татарином. Живые силы вызываются понемножку только теперь: подождем, что они сделают. Что они сделают, во всяком случае, больше, гораздо больше, чем эта полированная, складно вертящая свои валики и колесики бюрократическая машинка — в этом я убежден, и это уже почти видно. Машина самого лучшего устройства, с самым лучшим ярлычком на переднем фасаде, будь этот ярлычок даже "европейско-христианскаая цивилизация", бессильна перед явленьем духа. Она уже потому не может повлиять ни на чью совесть и разум, что слепа для них, не имеет органов даже ощутить их существенное, не только понять его.

Судакские, алуштинские и некоторые другие владетели не знают, как спасти себя от преступных посягательств, от безнравственности соседей — татар. Один мировой посредник предлагал даже завести в Таракташах школу для обучения татар heccrqj грамматике и арифметике, куда бы из половины уезда сгонялись татарские дети: "хотя бы по 2 со 100 ревизских душ", для развития в них нравственности и предотвращения преступлений на будущее время. Разумеется, для этого потребен новый сбор с татар, "хотя бы по 50 к. сер. с ревизской души, что нисколько бы не отяготило их". Другой ревнитель нравственности предлагал закрыть все татарские училища, так как он "пришел к убеждению, что, до закрытия мехтэбов и медресе, учебные заведения, учреждаемые правительством, никогда не будут иметь достаточного числа учеников". Академик Паллас находил, что важным средством против злоупотреблений татар должно послужить требование от них, вместо обыкновенной клятвы на алкоране, какой-то особенно торжественной, в которой присягающий, между прочим, говорит, что "в случае лживой клятвы, его можно будет разлучить с его законными женами на 3 или 9 даллаков". Не знаю, почему вдруг татарин оказался у нашего брата русского таким клятвопреступником, убийцею и вором, против которого нужны необычные меры строгости. Посмотрим, то ли говорят о татарах люди, которые знали их близко еще тогда, когда не коснулось их влияние европейской цивилизации. Посол Стефана Батория при дворе крымского хана Мухаммед-Гирея, польский дворянин, Мартин Броневский из Бездзфедеа, жил в Крыму более 9-ти месяцев, в свое двукратное посольство, в 1578 г., и оставил нам весьма интересное описание Крыма. Послушайте, как отзывается он о нравственном состоянии тогдашнего татарского общества: "У них нет не ябедничества, ни доносов, ни обвинений и оправданий, излагаемых в порядке судопроизводства. Простые татары и чужестранцы, в присутствии судей и самого хана, который выслушивает каждого и скоро дает решение, очень свободно излагают свои жалобы, ибо все имеют к нему свободный доступ. Когда хан является всенародно, тогда самые бедные и ничтожные люди обращают на себя его внимание. Он их выслушивает, расспрашивает и отвечает благосклонно. Законы исполнятся с большой строгостью. Судьи почитаются у татар людьми вдохновенными, непоколебимой справедливости и честности. Начальники и чиновники исполняют приказания верно, скоро и с большим страхом. Татары вовсе чужды всяких ссор, преступлений, судейских крючков, зависти, ненависти, честолюбия и излишней роскоши в одеянии и в домашнем быту. Я жил там более 9-ти месяцев, но не слыхал ни об одном уголовном преступлении; никто не поступил вопреки законам, никто не делал ни доносов, ни сплетен, чтобы повредить врагу". "Путешественников и бедных странников татары принимают с большим человеколюбием и гостеприимством", говорит Броневский в другом месте своего описания Таврии.