За свободу - Роберт Швейхель

— Тише! Слушайте Флориана!

— Братья, — начал он, — если мы и были чем-нибудь сильны, так это нашим единством перед лицом угнетателей. Разлад в наших рядах отдаст нас в руки врагов. Вы во что бы то ни стало хотите взять замок, хоть в этом и нет нужды. Так, что ли? Но где та брешь, через которую вы собираетесь туда проникнуть? Иль вы надеетесь пробить стены своими головами? Наши пушки на Класберге слишком слабы для этого, и нам недостает пороха и ядер. В замке все это имеется в изобилии. Если вы все же упорно стоите на своем, отказываясь от преимуществ быстрого продвижения вперед, и решитесь на штурм замка, помните, что Вюрцбург обратится в груду развалин, прежде чем мы получим все необходимое для взятия замка.

— Послушайте его, клянусь честью, он прав! — горячо убеждал Гец, а Большой Лингарт прибавил:

— Конечно, прав. Ведь он среди нас единственный, кто знает толк в военном деле. Брат Гец может это засвидетельствовать лучше, чем кто бы то ни было.

Тут хотел вмешаться Георг Мецлер из Балленберга, но Якоб Коль не дал ему заговорить.

— Прежде всего мы должны решить, принимаем мы или отклоняем предложение приора Фридриха.

— Отклоняем! Отклоняем! — закричали друзья вюрцбуржцев, и их мнение восторжествовало.

— Брат Кель, — насмешливо протянул Большой Лингарт, — видно, ты принимаешь свой меч за ведьмино помело, на котором думаешь прилететь в замок.

Флориан Гейер стоял, в досаде покусывая кончики усов. К нему подошел Гец фон Берлихинген. До сих пор он избегал встречи с рыцарем Флорианом, которому некогда сдался под Мекмюлем. К тому же он знал, что Флориан из-за него ушел от оденвальдцев из-под Вейнсберга. Теперь Гец протянул ему свою единственную руку и сказал:

— Они, как лягушки, так и норовят нырнуть назад в болото рабства, из которого едва высунули головы. Иная жизнь не по ним. Что до меня, то я умываю руки.

Гейер едва ответил на его пожатие. Для него Гец как был, так и остался рыцарем-разбойником. Правда, волею судьбы они стали союзниками, но их разделяла пропасть. Флориан Гейер был противником замыслов Гиплера в убеждении, что нельзя вливать новое вино в старые мехи. Если крестьяне достаточно сильны, чтобы перестроить государство и создать общежитие свободных и равных людей, то почему бы теперь же не уничтожить сословия и не отменить привилегии знати? Он был уверен, что принятым сейчас решением крестьянскому делу будет нанесен тяжелый удар. Но он не поддался чувству обиды: общее дело было для него неизмеримо выше собственного «я».

— Нет, господин фон Берлихинген, — сказал он, — именно теперь вы не должны отстраняться, предоставив событиям идти своим путем. Напротив, теперь мы должны удвоить наши усилия, чтобы победа не досталась дьяволу.

Гец покачал головой и отвернулся. Он не понимал, как может человек, у которого крестьяне сожгли замок и которому они только что доказали свою близорукость, оставаться верным их делу. Он уже направился к выходу, как вдруг услышал голос Флориана Гейера. Он остановился и стал прислушиваться. Флориан продолжал уговаривать военачальников и членов совета. Если они решили брать Мариенберг, то пусть поищут средств покрепче тех, что имеются в их распоряжении. В противном случае принятое решение обернется против их самих. Комитет выборных города Ротенбурга обязался перед крестьянами в Гальтенбергштеттене всемерно помогать им. Теперь приспело время, когда город должен сдержать свое обещание и снабдить их тяжелыми пушками, порохом и ядрами.

Его слова были встречены всеобщим одобрением.

— Только не переводите зря бумагу, — заметил Леонгард Мецлер. — Одна бумажка потянет за собой другую. Я ведь знаю ротенбуржцев. Если вы хотите что-нибудь от них получить, приставьте им нож к горлу.

— Ладно, мы пошлем людей, — сказал Кель. — Но прежде всего покончим с ответом приору. Мы ему напишем коротко и ясно: сдавай замок.

Гец вызвался составить письмо, и его предложение было с готовностью принято.

Перед вечером граф Георг фон Вертгейм с Гецом и двумя гохбергскими дворянами выехали как парламентеры. Не доезжая замка, граф сошел с коня, подошел к палисаду и громко крикнул, что хочет говорить с господами из Мариенберга. На его призыв вышли сам приор Фридрих Бранденбургский, Себастиан фон Ротенган, граф Вольф фон Кастель, брат епископа Евстафий фон Тюнген и Сильвестр фон Шаумбург. Рыцари и каноники высыпали на стены замка. Пока маркграф Фридрих, которому куда больше был бы под стать панцирь, чем поповская ряса, читал врученное ему письмо, его спутники допытывались у графа Вертгейма, как он дошел до того, что стал посланцем крестьян.

— Ничего не поделаешь, господа, я присягал на верность крестьянам и теперь я ваш враг.

Раздался смех.

— Но мы не получали объявления войны.

— Постой, постой! — закричал шурин графа, Вольф фон Кастель, держась за живот от хохота. — Как же так, я женат на твоей сестре, а ты хочешь воевать со мной? Ведь это ни с чем не сообразно.

Господа были в отличном расположении духа. Они получили от епископа Конрада весьма утешительные вести. Швабский союз сообщал о том, что крестьянское восстание в Верхней Швабии частью подавлено, частью ликвидировано мирным путем, и что Трухзес, как только расправится с вюртембержцами, не замедлит прийти на помощь Пфальцу, Майнцу и Вюрцбургу. Пусть они лишь постараются выиграть время, затягивая переговоры с крестьянами. Таковы были новости, полученные ими от епископа из Гейдельберга. Георгу фон Вертгейму стоило большого труда убедить господ, чтобы они поумерили свою веселость.

— Нет, господа, — заверил он их, — подобно Геннебергу и многим другим, я со своими ленниками вступил в евангелический союз, отдавая себе полный отчет в важности этого шага. Мой отряд, отлично вооруженный, входит в состав крестьянских сил с отборными пушками и добрым запасом пороха и ядер. Советую вам сдать замок, а я постараюсь выговорить для вас сохранение жизни и имущества. Крестьяне злы, как черти, и это их последнее слово.

На эти слова приор Фридрих ответил:

— Мы связали себя торжественной клятвой защищать замок до последнего издыхания. И мы ее сдержим. — И, вспомнив о замечании, брошенном деканом Гуттенбергом в зале капитула, он, как бы размышляя вслух, продолжал: — Тем не менее мы не постояли бы за любой суммой, лишь бы успокоить крестьян и убедить их снять осаду.

— Деньги? При чем тут деньги? — в недоумении воскликнул граф фон Вертгейм.

Фридрих Бранденбургский только кивнул головой и продолжал вполголоса, в то время как его спутники окружили графа:

— Свет и золото проникают в любую щель. Вы вступили в Оденвальдское ополчение? Что ж, и его преосвященство епископ Конрад тоже не прочь вступить в евангелический союз и принять декларацию «Двенадцати статей» впредь до всеобщего преобразования государства. Я же, со своей стороны, обязуюсь уплатить предводителям вашего союза три тысячи гульденов, а каждому из солдат полумесячное жалованье, если вы согласитесь взять епископа, меня и весь наш гарнизон под свою защиту от всех врагов как в Гейдингсфельде, так и повсюду. Конечно, в том случае, если наше первоначальное предложение будет вами отвергнуто. Если вам угодно, граф, мы можем изложить свои условия в письменной форме.

— Гм, — промычал граф после короткой паузы. — Это другое дело. На таких основаниях, я полагаю, можно будет договориться. — И, обменявшись многозначительной улыбкой с приором, он закончил: — Было бы не плохо иметь это черным по белому.

Фридрих Бранденбургский пригласил его для составления документа в замок, но граф отказался, заметив, что это может возбудить подозрения. Уж лучше он подождет во дворе. Пока в канцелярии епископа его личный секретарь изготовлял соглашение, оставшиеся во дворе вели себя с графом как добрые друзья: они показывали ему укрепления, и Себастиан фон Ротенган сам продемонстрировал произведенные им фортификационные работы: засеку с восточной стороны замка, устроенную на месте лужайки для игры в мяч, и новую батарею, очень выгодно расположенную на Шютте. Теперь их пушки с большим успехом могут обстреливать город. Сильвестр фон Шаумбург, самодовольно ухмыляясь, заявил, что, когда он недавно был в Вюрцбурге, он сам приглашал крестьян пожаловать к ним в замок.

— Хоть зубы у них и крепкие, но об такую корочку они их обломают, — прибавил он, захихикав.

— Говорят, они поставили у себя в городе три виселицы, — прогнусавил зять графа фон Вертгейма, — но вешать никого не вешают. Зато как только кончится этот крестьянский балаган, — а это уже не за горами, — мы их всех перевешаем, так что деревьев не хватит.

— Твои бы речи да богу в уши, — сказал фон Вертгейм, с сомнением покачав головой. — Вот и нюрнбержцы никого не повесили, а жаль, могли бы. Зря миндальничают. Только, клянусь святым Георгием, моим покровителем, виселица — слишком легкая для них смерть!