Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития - Дэвид Энгерман

Даже когда Кеннан писал для Форрестола, он не полностью отказался от мысли о русском национальном характере. Он утверждал, что марксистская идеология оказала такое влияние на советских лидеров, потому что она была «столь созвучна их собственным чувствам и устремлениям». Большевики, например, демонстрировали свой «особый фанатизм, которому чужды англосаксонские традиции политического компромисса». Аналогичным образом, в то время как большевистская идеология «учит, что окружающий мир враждебен им», «могучие силы русской истории и традиции способствовали укреплению в них этого убеждения». Советская вера в то, что все другие страны враждебны, проистекала как из марксизма, так и «от русско-азиатских предков». Советские заповеди «осторожности и гибкости», писал Кеннан, были «подкреплены уроками истории России», а «для человека с русским или восточным складом ума качества эти имеют большую ценность». Советская идеология черпала дополнительную поддержку в аспектах русского характера.

Политические рекомендации Кеннана в статье «X» мало чем отличались от тех, что содержались в «Длинной телеграмме», несмотря на различия в их аргументах. Отношения с СССР представляют собой «достойное испытание национальных качеств», писал Кеннан, вторя утверждению Вудро Вильсона о том, что американский ответ на большевистскую революцию был «лакмусовой бумажкой нашей доброй воли». Послевоенная ситуация требовала от американцев «быть на высоте своих лучших традиций». Если бы американские граждане объединились, утверждал он, они могли бы ограничить и в конечном итоге ликвидировать Советский Союз. Но если страна будет расколота разобщенностью, это «воодушевит коммунистическое движение в целом». В более конкретном отношении Кеннан призвал американскую политику отвечать на советские действия твердо, решительно и рационально. Учитывая советскую чувствительность к силе, а не к логике, Соединенным Штатам следует начать «политику решительного сдерживания».

Статья «X», опубликованная летом 1947 года, вскоре подняла шумиху в Вашингтоне и среди всех американцев. Обозреватель «New York Times» быстро разоблачил ее автора. Выдержки появились в «Reader’s Digest» и «Life». Идея сдерживания охватила широкий сегмент американского общественного мнения. В 1947 году, проведя два десятилетия без особых амбиций на Заграничной службе, Кеннан стал предметом восхищения в крупных журналах. Эти статьи обычно фокусировались на политических рекомендациях «Источников советского поведения», но в то же время затрагивали профессиональный этос американских дипломатов и их специфическое понимание Советского Союза как русского. «Newsweek», например, описал, как стажеры Роберта Ф. Келли настаивали на том, что Советский Союз следует понимать как русское, а не западное явление. «The New York Times» приписала убедительность анализа Кеннана его знанию «русского народа». И оба источника упоминали приверженность Кеннана доктрине профессиональной дипломатической службы «сглаживания»[575]. Общественное признание, безусловно, должно было принести слегка омраченную радость для ученого и представителя элиты Кеннана, чей подход к дипломатическому реализму требовал изолировать внешнюю политику от капризов непостоянной публики[576]. Однако, в отличие от его предыдущих аргументов, статья «X» содержала идеологическое объяснение советского поведения. В этой статье именно коммунизм, а не Россия, требовал сдерживания.

Не всех убедила логика Кеннана. Уолтер Липпман особенно эффективно выступил против статьи «X» в нью-йоркской газете «New York Herald-Tribune». Иронично, но его главным обвинением было то, что Кеннан игнорировал русский национальный характер[577]. Липпман не уловил двойственных взглядов Кеннана на советскую идеологию. Он обвинил того в ошибочной политике, основанной на неверном понимании СССР: «Г-н Х забыл даже упомянуть тот факт, что Советский Союз является преемником Российской империи и что Сталин является наследником не только Маркса и Ленина, но и Петра Великого и царей». Если видеть в советских людях русских, а не коммунистов, утверждал Липпман, это объяснит экспансию Советов на запад лучше, чем какие-либо идеологические факторы. Идеология имела для него меньшее значение, чем долгосрочные интересы России и их особенности. Кеннан, недавно назначенный на ответственный пост в Госдепартаменте, не смог публично ответить на комментарий Липпмана. Но некую реакцию на эту статью можно увидеть в речи Кеннана в Национальном военном колледже той осенью. Кеннан утверждал, что Липпман пропустил в статье ссылки на русские национальные традиции. Но в то же время он упрекнул Липпмана в том, что тот попал в «ловушку отождествления советской политики с русской национальной традицией. Советская политика использует эту традицию для своих целей». Это опровержение наводит на мысль, что Кеннан изменил свое мнение. Во время своей болезни в Москве, лежа в кровати, он писал «Длинную телеграмму», где назвал идеологию «фиговым листом», прикрывающим национальные традиции русских. Другими словами, советские лидеры поддерживали коммунизм, чтобы скрыть национальные цели. Но всего семнадцать месяцев спустя, находясь в центре бурных дебатов в Вашингтоне по поводу СССР, Кеннан перевернул свой аргумент: советские лидеры использовали национальные традиции для достижения своих идеологических целей[578].

Статья «X» выдержала яростную критику Липпмана и оказала мощную поддержку тем, кто выступал за более активную международную роль Соединенных Штатов. Кеннан быстро выразил сожаление, что использовавшие его статью сторонники гонки вооружений неправильно его поняли, что многие историки воспринимают как неискреннюю его попытку дистанцироваться от геополитической ситуации, о которой он пожалел [Kennan 1967, 1: 367][579]. Учитывая, как статья «X» расходилась с его собственными идеями, возможно, Кеннан в этом случае недостаточно протестовал. Как в публичных, так и в научных выступлениях на протяжении 1950-х годов он подчеркивал преемственность между царской и советской внешней политикой – во многом так же, как и в большинстве своих работ, за исключением статьи «X» [Kennan 1961; Kennan 1962: 392–394]. Например, выступая в 1950 году перед собравшимися студентами и преподавателями нового Русского института Колумбийского университета, Кеннан с напускным мелодраматизмом выдвинул тезис, что «коммунисты – это люди». Под этим он подразумевал, что коммунисты в Советском Союзе формировались теми же силами, что и все остальные. Список этих сил по Кеннану мало изменился по сравнению с факторами, которые он изучал в 1920-х годах: климат, топография и традиции. В случае с Россией, сказал он колумбийской группе, эти «реалии» совместно создали «почти утомительную регулярность триумфов насилия над умеренностью в России». Сталинизм был просто еще одной главой в той длинной истории деспотизма и разрушения, которую представляет собой история России [Kennan 1960: 5–6].

Ранний период холодной войны сыграл жестокую шутку с понятиями и номенклатурой, предложенными Кеннаном и Липпманом. Кеннан отказался от видения советской внешней политики и американской реакции (сдерживания), которое он сделал известным в своей статье «X». И Липпман, чьи ответы на статью «X» ввели в широкое употребление термин «холодная война», увидел, что его критика идеологической направленности взглядов Кеннана осталась без внимания. Общая точка соприкосновения между двумя мыслителями – то, что Советский Союз был в большей степени русским, чем коммунистическим, – все меньше и меньше котировалась в мире, становящемся все более и более идеологизированным. В статье «X» предлагался идеологический взгляд на нарастающий мировой конфликт: Соединенные Штаты и Советский Союз представляли собой системы верований. И все же и Кеннан, и Липпман понимали американо-советский антагонизм как коренящийся в неизменных факторах культуры и интересов, а не в эфемерных убеждениях, поддерживаемых меняющимися правительствами. Почти случайно Кеннан и Липпман предложили новый язык для одной из центральных парадигм внешней политики Соединенных Штатов: представление о том, что холодная война была идеологическим конфликтом.

Эскалация напряженности в период холодной войны совпала с резким изменением парадигм понимания Советского Союза. Многолетние американские комментарии об СССР, большинство из