Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов - Николай Бахрошин

И сбежавших колдунов-поличей надо найти, конечно. Угостить их мечами и стрелами не так, как в прошлый набег…

6

Я, Кутря, сын Земти, сына Олеса, походный князь рода поличей, расскажу, как прижился среди родичей христианин Федор, которого мы нашли связанным в случайном челне.

Впрочем, сначала мы не знали, как его зовут. Мы ничего про него не знали. Совсем был плох человек, по всему видно, доходил. Но не дошел, оклемался потихоньку, выходили его бабы, как гостя. Сначала вставать начал, потом пошел полегоньку, опираясь на деревянную клюшку. Отъелся, покруглел, стал не такой костистый, но все одно носатый.

Оказалось, он и по-нашему говорит. Учился у оличей, их шепелявый говор привычное ухо сразу разберет. Сначала он плохо говорил, едва-едва мог объяснить, чего хочет. А потом все бойчее начал, на лету перенимал разговори родичей. Умный, значит, быстро взял слова на язык, рассудили старейшины. От большого ума как бы беды не наделал, качали старики головами. «Может, прирезать его на всякий случай?» — подолгу размышляли они.

Тогда же он сказался нам Федором, родом из грецких земель, и назвался христианином. По имени своего бога, как мы, поличи, называем себя сварожичами, внуками-правнуками Сварога, в стародавние времена сотворившего людей из огня и воды. Его бог с двойным именем Иисус Христос, по словам Федора, спускался на землю шесть веков назад И жил среди людей в облике человеческом, и ходил между остальными совсем как простой. Он не сотворил никого, да и сам погиб лютой казнью, преданный людьми-фарисеями, которые, как все поняли, хуже еще крылатых Аспидом и злобнее одноглазого Верлиоки. Зато другие люди, правильные и честные, потом на его костях создали Церковь Христову. Почтили память, выходит дело…

Обо всем этом нам тоже рассказал Федор, подолгу убеждая всех, что его бог лучше наших.

Чудной он человек все-таки: как пришел в себя, так и начал хвалить своего бога. Хотя чем тут хвалиться, казалось бы? Ну, казнь… Так мало ли народу в Яви мрет безвременно лютой смертью? Казнили — значит, так ему суждено было, чего говорить? И у богов нить судьбы так же вплетается в пряжу жизни, как у людей. Не смертным, конечно, судить об этом, но и пути богов текут внутри Реки Времени, как и все остальное, это каждый знает. Предначертанного не дано изменить никому, так было всегда и так будет впредь!

Федор вообще много рассказывал. Язык у него ожил раньше, чем руки и ноги. Работал ловчее. Руки и ноги-то у него были угловатые, не слишком сильные, а язык — великану впору. Язык да еще большой острый нос…

Родичи слушали его внимательно, в его речах было много чудного. И то, как жил его бог, и то, как сейчас чествуют его люди, молятся, как он это называл. Словно богов надо о чем-то молить. Ужель они без человечьих неразумных подсказок не сообразят, как лучше сделать?

Со слов Федора выходило — Христос прожил недолго, но успел многое. Исцелял наложением рук, как делают это ведуны, ходил по воде пешком, как сам Симон Волхв, висел на кресте, прибитый гвоздями, как свейский Один три дня и три ночи висел вверх ногами, пригвожденный к дереву копьями. Потом воскрес, как Сварог, который сначала сгорел в небесном огне, а затем вышел из него втрое сильнее.

Непонятные люди — христиане, соглашались между собой родичи. Странные люди. Распятию поклоняются… А если бы их богу отсекли голову или, скажем, сожгли его? Они бы тогда топор почитали? Или дрова? Совсем не думают христиане о том, что их Иисусу, живущему теперь и Верхнем мире, оттуда, из сияющей белизны, наверно, и вспоминать-то про казнь противно, соглашались все. Вон Весеня, которого решением старейшин выпороли два года назад за излишнюю лихость, до сих пор морщится, если кто заикнется об этом. А тут — казнь! Чего ее поминать постоянно, тревожить былые раны?

Да и сам Федор тоже хорош. Еле встает, ходит, держась на землю, а уже берется судить наших богов. А кто вызволил его с реки? Не наши ли? Не их бы воля, так бы и проплыл мимо, помер в челне. Он своего бога благодарит, кланяется ему, а нашим хоть бы каплю крови из пальца пролил в благодарность… Так нет же! Значит, в другой раз не спасут. Сам под собой яму роет, конечно, судили мужики. Впрочем, его дело, ему жить…

Потом Федор рассказал всем, что нарочно бродит по земле в одиночку и без оружия. Потому — дело у него важное. Видел, мол, он однажды во сне своего бога, и тот приказал ему идти на север, рассказывать про него разным народам, нести его слово всем. Много лишений он уже претерпел во славу Христа, но и дальше готов терпеть, так-то… Закатывая от воспоминаний темно-карие, блестящие, как у вороны, глаза, носатый Федор рассказывал нам, что там, у себя, в теплых краях под голубым небом, был он богатым человеком. Много добра имел и много золота. Хорошо жил. И дом полная чаша, и жена, и дети, и молодые красивые наложницы для услады жизни — все было у него раньше. А вот позвал Христос, и все бросил, пошел служить ему словом. Такая, значит, у этого бога сила, объяснял он нам.

Много он говорил, очень много, и много мы потом думали, перебирая его слова. Дом, добро оставил — это понятно, не жалко, когда боги зовут, зачем жалеть о вещах? Да и что о них жалеть? Человек не вещами силен, не золотом и серебром и не железом даже. Крепким родом стоит на земле человек. Вот про род свой Федор ничего не сказал. Или скрывает, стыдится его? Это настораживало…

То, что его Иисус привиделся ему во сне, — тоже ясно, Боги часто приходят к людям во сне, провожаемые ласковым Баюнком, хозяином сновидений, чтобы те слушали их внимательно, не отвлекаясь на пустяки. Велел рассказывать о нем… Что ж, боги любят, когда их хвалят, почетное слово приятно всякому… Непонятно одно. Как-то он все время закручивал, что выходило, его Иисус — выше всех остальных богов. Разгорался лицом, когда говорил о нем, пылал глазами и нажимал голосом. Нет, прямо он наших богов не ругал, пришедши в избу угощение не хают — это все знают, даже дикие талы. Но выходило, вроде как он, Федор, судит исподтишка, показалось мне. А зачем судить? Конечно, у каждого народа свои боги, много богов в Яви, но разве дело людей разбирать, кто между ними старший? Разве они сами не разберутся между собой? Когда старейшины разбирают дела, они небось не зовут на подмогу ума сопливую ребятню… Нет, непонятно все-таки…

«Может, все-таки прирезать его, чтоб беды не вышло?» — опять толковали между собой старейшины. Но не решили, забыли за малыми хлопотами. Да и многие родичи за него просили, пусть, мол, еще поживет, порасскажет, интересно же…

Так и прижился. Когда человек приживется, глядит в глаза, называет по имени, как его без нужды зарежешь?