История Христианской Церкви I. Апостольское христианство (1–100 г. по Р.Х.) - Филип Шафф

Противостать Риму, не имея ни одного союзника, в те времена означало бросить вызов всему вооруженному миру; однако религиозный фанатизм, подогреваемый воспоминаниями о героических победах Маккавеев, ослеплял евреев и не позволял им увидеть неизбежный печальный конец этого безумного и отчаянного восстания.

Римское вторжение

Император Нерон, узнав о восстании, отправил в Палестину своего самого знаменитого генерала Веспасиана во главе большой армии. Веспасиан начал кампанию в 67 г. от сирийского портового города Птолемаиды (Акко) и, преодолевая упорное сопротивление противника, с шестидесятитысячной армией вторгся на территорию Галилеи. Однако события в Риме не позволили генералу добиться окончательной победы, и ему пришлось вернуться домой. Нерон покончил с собой. Императоры Гальба, Отон и Вителлий стремительно сменяли друг друга. Последнего пьяным извлекли из собачьей конуры, проволокли по улицам и предали позорной смерти. В 69 г. Веспасиан был провозглашен императором и восстановил порядок и благоденствие.

Его сын Тит, десятью годами позже сам ставший императором и прославившийся мягкостью и человеколюбием,[546] взялся продолжать Иудейскую войну и стал в руках Божьих орудием разрушения святого города и храма. Располагая армией, состоящей не менее чем из восьмидесяти тысяч обученных солдат, он встал лагерем на горе Скоп и соседней горе Елеонской, откуда открывался прекрасный вид на город и храм. С такой высоты Иерусалим был виден во всем своем великолепии. Между осаждающими и осаждаемыми лежала долина Кедрон.

В апреле 70 г. по Р.Х., сразу после Пасхи, когда Иерусалим был наводнен паломниками, началась осада. Зилоты с презрением и пренебрежением отвергли неоднократные предложения Тита и мольбы Иосифа Флавия, который сопровождал полководца в качестве переводчика и посредника, и убили всех, кто заикнулся о сдаче. Они предпринимали вылазки в долину Кедрон и вверх по склонам горы, нанося римлянам большой урон. Чем труднее приходилось защитникам города, тем больше крепло их мужество. Распятие тысяч пленных (до пяти сотен в день) лишь привело их в еще большую ярость. Ни начавшийся голод, ежедневно уносивший тысячи жизней (одна женщина даже зажарила и съела собственного ребенка[547]), ни плач матерей и детей, ни царившие вокруг страшные страдания не могли тронуть сердца безумных фанатиков. История не знает другого примера столь упорного сопротивления, столь отчаянной храбрости и презрения к смерти. Евреи сражались не только за свою гражданскую свободу, жизнь и родину, но и за то, что было их национальной гордостью и славой, что придавало смысл всей их истории — за свою религию, которая даже в этом состоянии упадка и вырождения давала им почти нечеловеческие силы переносить лишения.

Разрушение города и храма

Наконец в июле после внезапного ночного штурма, была взята крепость Антония. Это была лишь прелюдия к разрушению храма, которое стало кульминацией трагедии. Ежедневные жертвоприношения прекратились 17 июля, поскольку для защиты города нужна была каждая пара рук. Последней и самой кровавой жертвой, принесенной на жертвеннике всесожжения, было убийство тысяч собравшихся вокруг него евреев.

Поначалу Тит (если верить Иосифу Флавию) намеревался сохранить это величественное произведение архитектурного искусства в качестве трофея и, вероятно, из некоторого суеверного страха; когда пламя подобралось вплотную к Святому–святых, он пробился сквозь огонь и дым, через тела мертвых и умирающих, чтобы сдержать стихию.[548] Однако участь храма была предопределена свыше. Тит не мог удержать от вандализма своих солдат, доведенных до безумия упорным сопротивлением евреев и жадных до золота и драгоценностей. Сначала были подожжены помещения вокруг храма. Затем через золотые ворота бросили головню. Когда огонь разгорелся, евреи подняли отчаянный крик и попытались погасить пламя; некоторые из них, из последних сил цепляясь за свои мессианские надежды, все еще верили в слова лжепророка, который обещал, что посреди горящего храма Бог даст сигнал к избавлению Своего народа. Легионы старались разжечь огонь еще сильнее, намереваясь заставить несчастных людей почувствовать всю силу своего необузданного гнева. Вскоре огромное сооружение было охвачено пламенем, языки которого озаряли небеса. Храм был сожжен в августе 70 г. по P. X. — в годовщину того дня, когда Навуходоносор, по преданию, разрушил первый храм. Иосиф Флавий пишет: «Треск пылавшего повсюду огня сливался со стонами падавших… И ужаснее и оглушительнее того крика нельзя себе представить. Все смешалось в один общий гул: и победные крики дружно подвигавшихся вперед римских легионов, и крики окруженных огнем и мечом мятежников… со стенаниями на холме соединялся еще плач из города… Наконец эхо, приносившееся с Переи (?) и окрест лежащих гор, делало нападение еще более страшным. Но ужаснее самого гула была участь побежденных. Храмовая гора словно пылала от самого основания, так как она со всех сторон была залита огнем, но несравненно шире огненных потоков казались лившиеся потоки крови, точно так же, как число убитых было несопоставимо с числом убийц. Из–за трупов нигде не видно было земли: солдаты, преследовавшие неприятеля, бегали по грудам мертвых тел».[549]

Римляне водрузили над руинами напротив восточных ворот своих орлов, принесли им жертвы и под громкие радостные крики провозгласили Тита императором. Так исполнилось пророчество о «мерзости запустения, стоящей на святом месте».[550]

Иерусалим сравняли с землей; лишь три башни двора Ирода — Гиппикова (все еще стоит), Фазаеля и Мариамны — и часть западной стены остались нетронутыми как свидетельство мощи побежденного города, некогда бывшего центром иудейской теократии и колыбелью христианской церкви.

Говорят, даже язычник Тит объявил во всеуслышание, что Бог по Своему особому благоволению помог римлянам и изгнал евреев из их неприступных твердынь.[551] Иосиф Флавий, сам прошедший всю войну с начала до конца — сначала в качестве правителя Галилеи и генерала еврейской армии, затем как пленник Веспасиана и наконец как спутник Тита и посредник между римлянами и евреями — считал эти события божественной карой и писал о своих вырождающихся соплеменниках, к которым испытывал искреннюю любовь: «Я не могу умолчать о том, что мне внушается скорбью. Мне кажется, если бы римляне медлили с уничтожением этих безбожников, то тогда сама земля разверзлась бы и поглотила бы город, или его посетил бы потоп, или, наконец, молнии стерли бы его, как Содом, ибо он скрывал в себе несравненно худшее из всех поколений, настигнутое этими карами. Их безумие ввергло в погибель весь народ».[552]

Так на долю одного из лучших римских императоров выпало исполнить давно обещанную Богом кару, а самому образованному иудею того времени — описать ее и таким образом невольно засвидетельствовать об истинности пророчества и божественности миссии Иисуса Христа, неприятие Которого навлекло все эти и последующие несчастья на отступивший от Господа народ.

Разрушение Иерусалима могло бы послужить достойной темой для какого–нибудь христианского Гомера. Это событие называют «самой волнующей драмой во всей древней истории».[553] Но рядом не оказалось Иеремии, чтобы пропеть над городом Давида и Соломона погребальную песнь. Апокалипсис уже был написан, и в нем уже было предсказано, что язычники «будут попирать святой город сорок два месяца».[554] Один из самых выдающихся современных художников, Каульбах, посвятил разрушению Иерусалима одну из своих величайших картин, которая хранится в Берлинском музее. На ней изображен горящий храм: на первом плане — первосвященник, пронзающий свою грудь мечом; вокруг него — страдающие иудеи; вверху — пророки древности, взирающие на исполнение своих пророчеств; ниже — Тит во главе римской армии, невольное орудие Божьего гнева; внизу слева — Агасфер, Вечный Жид из средневековой легенды, влекомый фуриями в бессмертное будущее; внизу справа — группа христиан, с миром покидающая разрушенный город, и еврейские дети, умоляющие их о защите.

Участь выживших и торжества в Риме

После пятимесячной осады весь город оказался в руках победителей. Подсчитывая число убитых во время осады, которое включает в себя сбежавшихся в город деревенских жителей, Иосиф Флавий называет чудовищную и, вероятно, преувеличенную цифру в один миллион сто тысяч человек. Одиннадцать тысяч человек умерли от голода вскоре после окончания осады. Девяносто семь тысяч были взяты в плен и проданы в рабство, или сосланы в рудники, или погибли на гладиаторских представлениях в Кесарии, Берите, Антиохии и других городах. Самые крепкие и красивые мужчины были отобраны для участия в триумфальном шествии в Риме — в их числе были главные защитники города и предводители восстания, Симон Бар–Гиора и Иоанн Гисхальский.[555]