Выцветание красного. Бывший враг времен холодной войны в русском и американском кино 1990-2005 годов - Елена Гощило

рвотой мечущиеся на своих койках в окружении сочувствующих друзей. Эндрю Хау оценил эту часть «К-19» как «мучительный и наводящий на размышления опыт», способный вызывать у зрителей только сострадание, но также и восхищение этими людьми, стоически переносящими очевидное приближение смерти [Howe Nd].

Могила товарища с горящими свечами и с традиционными для России хлебом и водкой

Конечно, в одной из сцен ближе к концу фильма команда в хулиганском порыве демонстрирует свои голые зады зависшему над подлодкой американскому вертолету, – после того как Востриков отвергает любое взаимодействие с американцами, расценив принятие от них помощи как предательство своей страны. И когда Радченко видит ужасные последствия десяти минут пребывания в радиационной камере, он впадает в панику и бездействует, что может показаться несколько малодушным на фоне того, как один из его товарищей молча идет туда вместо него. Но Радченко позже искупает свою «вину», проведя в этом смертоносном отсеке восемнадцать минут, что лишает его зрения и, в конечном итоге, жизни. Поэтому И. К. Кудрину, президенту клуба ветеранов-подводников в Санкт-Петербурге и консультанту по фильму, озлобленная реакция ветеранов подлодки показалась чрезмерной. Он объяснил их бешенство тем, что «постаревшие люди всегда стремятся идеализировать свое прошлое» [Russian submariners praise 2002].

Американские критики обрушились на другие аспекты фильма, правда, не столь яростно. Очевидно, что из актерского состава – преимущественно американского – никто не говорил по-русски, однако все же ошибочным было решение Форда и Нисона подражать русскому акценту, что невольно выглядело комично. Эндрю Хау, высоко оценивший вторую половину фильма, сказал: «Первая половина фильма ничего не добавляет к жанру, поскольку русский акцент Форда является единственным источником развлечения». Обращаясь к изменениям, которые претерпевают персонажи Форда и Нисона в конце фильма, Мик Ласалль из «San Francisco Chronicle» заявил: «Мы верим в эти изменения, даже если не всегда верим в акцент Форда» [LaSalle 2002b]. Более того, Форд и Нисон пытаются старательно воспроизвести этот акцент только время от времени. И, как и остальные актеры, постоянно говорящие на американском английском без акцента[430], они отвратительно произносят русские имена, тем самым подрывая любую веру в свою русскую идентичность.

Выжившие члены команды «К-19» поминают погибших в соответствии с русским православным обычаем

Кроме того, финал, который переносит нас на «28 лет спустя», раздражал многих комментаторов как избыточный и / или сентиментальный, продиктованный голливудскими рекомендациями и предполагаемой необходимостью подчеркнуть доблесть советских людей. Для Джеймса Берардинелли на «Reelviews» «с точки зрения ритма и структуры самая большая слабость “К-19” – это конец. Мало того, что фильм становится слишком длинным из-за лишнего эпилога, но он, похоже, полон решимости заставить “почувствовать себя хорошо”, когда это не совсем уместно» [Berardinelli ND]. Аналогичным образом Лим возразил: «Неизбежно преследуемый катастрофой “Курска”, “К-19” прибегает к постскриптуму с чествованием героев, но пустое крещендо не может заглушить тот липкий, отчаянный страх, который составляет суть этой трагедии» [Lim 2002]. Действительно, неоправданный финал фильма слишком ясно вытекает из желания Бигелоу почтить храбрость экипажа «К-19», что также проявляется (хотя и довольно неуклюже) в более ранних эпизодах. Невыносимый для зрителей и нетерпимый к своим экранным подчиненным поборник строгой дисциплины на протяжении первых двух третей 135-минутного фильма, Востриков смягчается, как только некоторые из подводников проходят испытание в ядерной камере, и начинает обращаться к ним по именам. Прежде чем они соберутся покинуть «К-19», Востриков объявляет всей команде: «Вы все герои». Фактически, несмотря на моменты понятной паники и очевидного страха, экипаж проявляет необычайную смелость в невообразимых обстоятельствах. То, что позже Поленин заявит судье, с каменным лицом расследующему поведение Вострикова, можно отнести ко всем подводникам: никто не имеет права судить Вострикова, потому что никто не был в такой кошмарной ситуации.

К моменту слушания взаимная враждебность Поленина и Вострикова рассеялась до такой степени, что Поленин заявляет: «Для меня будет честью снова отправиться в плавание под его [Вострикова] командованием». Фильм старается придать этому изменению в отношении Поленина логическую убедительность. В начале мужчины представляют два противоположных советских «типа», оба привлекательны по-своему и наделены некоторыми индивидуальными чертами. Консервативный, успешный офицер, имеющий важные связи через свою жену, Востриков действует по инструкции, руководствуясь идеологией, дисциплиной и, возможно, примером своего отца, который, как подчеркивается в фильме, был героем революции, а затем попал в ГУЛАГ. Однако негибкость и упрямство Вострикова в неукоснительном соблюдении правил, а также муштра, которой он неоднократно подвергает экипаж, окупаются в тот момент, когда случается бедствие, – и это, похоже, понимает большинство мужчин. Наблюдение за неустанными усилиями подводников по спасению судна и за той ценой, которую они платят за это, побуждает его к более гуманному взаимодействию с ними. Противостояние с невыразимым ужасом приводит его к прозрению, что одна лишь верность долгу не может разрешить любую ситуацию.

На первый взгляд кажущийся его полной противоположностью, Поленин – менее сознательный человек, доказавший свою готовность рисковать понижением в должности, поскольку ставит жизнь своих людей выше интересов государства. Он общается со своими подчиненными, сопереживает им и представляет их интересы Вострикову. Как он ошибочно заявляет: «Мы – семья, а капитан – отец». В то же время он ни разу не критикует Вострикова на людях, и когда зарождающийся мятеж дает ему возможность взять на себя командование кораблем, он твердо встает на сторону капитана, позже объясняя: «То, что они сделали, было неправильно». Он открыто критикует тех, кто держит Вострикова под дулом пистолета, а затем одному из них (тому, кто неоднократно говорит Поленину: «Вы все еще наш капитан, майор, и вы единственный, кому мы доверяем») ставит «диагноз» утраты чувства собственного достоинства. Другими словами, Поленин начинает ценить преимущества более строгого, возможно, более ограниченного представления об офицерском долге, воплощенного в Вострикове, который верит в то, что каждый должен придерживаться высочайших стандартов[431]. Этот постепенный процесс венчает речь Поленина во время следствия на родине. В контексте холодной войны его уважение к Вострикову не кажется осведомленным зрителям ложным или даже преувеличенным. То же относится и к таким ошеломляющим моментам, как когда команда смотрит пропагандистский фильм, отождествляющий Америку с «жадностью, похотью, индивидуализмом», – последняя категория выглядит не менее предосудительно, чем первые две. Поскольку в свете нынешних ценностей России эта последовательность вызовет смех у тех, кто не знаком с советской пропагандой, включение этого киноролика дает полезное напоминание о взаимной клевете, закладывавшейся в риторику времен холодной войны.

Фильм Бигелоу в большей степени, чем любой предшествующий голливудский фильм,