Посмотри мне в глаза! Жизнь с синдромом «ненормальности». Какая она изнутри? Моя жизнь с синдромом Аспергера - Джон Робисон

– Пап, давай его выкопаем! – предложил Медведик.

Мы взялись за лопаты и дружно откапывали колеса, пока трактор не показался из-под снега. Потом мы расчистили вокруг него площадку – спереди и сзади, чтобы было свободное место для маневров. Мы обошли трактор и откопали сцепные крюки сзади, и оказалось, что они крепко примерзли к земле. Мы попытались высвободить их пинками, но это не помогло. Потянули за гидравлический рычаг, и только тогда крюки оторвались от земли. Трактор наконец сдвинулся! На целый фут!

– Пап, смотри, переднюю покрышку спустило! – заметил Медведик и был прав.

– Черт, Медведик, как же быть? Как вывести трактор на трех колесах через снежный нанос в семь футов и на подъездную дорожку к дому?

– Давай лебедкой? – предложил Медведик.

У нашего «лендровера» спереди была хорошая крепкая лебедка. Медведик, меся глубокий снег, отправился за машиной. Он поставил ее на подъездную дорожку и развернул к полю, где стоял трактор.

– Вот трос, – сказал он, протащив трос по снегу, чтобы я мог прицепить к нему трактор.

Медведик, с трудом пробираясь по сугробам, вернулся к «лендроверу», сел за руль и завел мотор. Я прицепил трос к трактору и включил его в режиме «на полный привод». Трактор легко прокатился по глубоким сугробам. Как только он очутился на расчищенной подъездной дорожке перед домом, Медведик первым заметил, что кое-что неладно.

– Пап, смотри, у него слетела передняя покрышка!

И правда, покрышку сорвало с металлического обода колеса, когда трактор продирался сквозь снег.

Мы выудили покрышку из сугроба, и я с помощью двух больших ломов надел ее обратно на обод. Затем мы за какие-нибудь полчаса вновь поставили трактор на все четыре колеса. После чего рьяно принялись за расчистку снега перед домом – ведь нужно было освободить место для нескольких машин и для «скорой». Трактор прекрасно справлялся с уборкой снега, и я грустно подумал: как жаль, что отец уже никогда не увидит, как трактор чистит снег, и не сядет за руль.

Запах дизельного топлива, рев двигателя, хлопоты вокруг трактора, – все это отвлекло нас от печальных мыслей. Я показал Медведику, как запускать погрузочное устройство, и мы принялись убирать снег по очереди. В тот день я сфотографировал Медведика – он, с улыбкой до ушей, поднимает огромное ведро снега и вытряхивает на склон холма. Мы расчистили весь снег, вывезли его подальше, а когда закончили с уборкой, то поставили трактор под самыми окнами гостиной и сели ждать отца.

Через некоторое время подъехала машина «скорой помощи», и два санитара вынули через заднюю дверцу носилки с отцом. Завидев меня, он улыбнулся, и с удовольствием посмотрел на трактор. Говорить он почти не мог. Я спросил:

– Хочешь поближе к трактору?

– Нет. Замерз я что-то, – ответил отец, но все равно улыбнулся. Мы с Медведиком помогли внести его внутрь и уложить на кровать. Наконец-то он был дома. Некоторое время я стоял у постели и держал его за руку.

Пришел мой брат – принес несколько старых фотоальбомов, показать отцу. Но у того никак не получалось сосредоточиться. «Потом посмотрю», – пообещал он.

Я обнял отца и сказал: «Я тебя так люблю!» Он едва слышно ответил: «Я тебя тоже».

То была наша последняя встреча. На следующий день, в половине третьего, отец тихо скончался. Я в это время был на работе. День выдался солнечный. Узнав новость, я поспешно поехал домой. Итак, все закончилось. На следующий день покрышку на тракторе снова спустило.

Теперь от отца у меня остались только воспоминания. Вместо отца. Много-много лет у меня не получалось вспомнить ничего хорошего, милого, светлого, только страшное и тягостное. А теперь хорошие воспоминания, которые были мертвы тридцать лет, снова ожили и вернулись ко мне. Надеюсь, я их не утрачу.

Вместе с ними воскресли и другие воспоминания. Сейчас я, пятидесятилетний, явственно чувствую, как покалывает мои босые ноги щебенка на дорожке у дедова дома, и отчетливо слышу хор сверчков. Я чую запах глины, которой славен штат Джорджия, и до меня долетает дымок дедовой трубки. Слышу негромкое «дзынь», будто звук лопнувшей струны, – это я открываю забранную сеткой от насекомых дверь, и вот уже ощущаю прохладу черно-белой каменной плитки под ногами.

Именно ожившие воспоминания – прощальный подарок отца – и дали жизнь этой книге.

Правда, не все воспоминания оказались одинаково яркими и отчетливыми. Кое-что я помнил обрывочно и смутно. И потому, чтобы получить новые ответы, обратился к матери. Долгое время между нами царило отчуждение, но когда я взялся за книгу, мы снова сблизились.

Поначалу мать с трудом приняла мысль о том, что мои воспоминания отличаются от ее, и при этом все равно истинны. Бывало, она восклицала: «Что ты говоришь, ты тогда с нами не ездил!» А я отвечал: «Ездил, я помню, как всю дорогу сидел сзади в нашем „фольксвагене“ и помню, как смотрел на небо». Благодаря совместным усилиям мы много чего вспомнили. Мать задело многое из того, что я о ней написал. После того как мы поговорили по душам, я понял, какие огрехи в ее портрете необходимо исправить – и исправил. Но были случаи, когда мы помнили одно и то же совершенно иначе, или по-разному толковали события, и кое-где мать в конечном итоге согласилась со мной. Думаю, пока я писал эти воспоминания, я постепенно стал лучше понимать ее – то, какой она была, как изменила ее душевная болезнь. Думаю, что и она стала лучше понимать меня.

Большую часть жизни мать мечтала прославиться как писатель. У нее было несколько поэтических публикаций, но за мемуары так никогда и не взялась – слишком большая это была работа. Она была литературно одарена, ей было что порассказать, но жизнь помешала. Та же самая душевная болезнь, которая обогатила ее уникальным опытом, не позволила занести этот опыт на бумагу. Потом у матери был удар, ее частично парализовало, ей стало физически сложно писать и не удавалось сосредоточиться. Но она не сдалась, и я уверен, что в один прекрасный день ее мемуары появятся на книжных прилавках, – вместе с ее стихами и открытками, которые она рисует.

Несомненно, словесный дар, который, по мнению окружающих, есть и у брата, и у меня, мы оба унаследовали от матери. Несмотря на все свои недостатки, наши родители были очень умными, одаренными, тонко мыслящими людьми.

Очень прискорбно, что отец не дожил до выхода моей книги. Хочется верить, что он бы гордился мной. Думаю, так бы оно и было – и брат, и дядя Боб того же мнения. Боюсь, что изобразил отца в таких резких чертах, потому что не успел получить от него объяснения, а ведь объясни он мне вовремя кое-какие свои поступки, я, быть может, смягчил бы краски в самых брутальных своих описаниях.