Тайны исчезнувших цивилизаций - Зданович Леонид Иванович

Получив поддержку своего друга Будэ, Сонье в 1891 г. взял из приходской кассы малую толику денег и энергично принялся за ремонт церкви. Кое-как подперев крышу, он сдвинул алтарную плиту, покоившуюся на двух балках. Тут-то кюре и заметил, что одна из балок была слишком уж легкой. Оказалось, что она полая внутри. Сонье через небольшое отверстие просунул туда руку и извлек четыре опечатанных деревянных цилиндра. Забыв обо всем на свете, священник лихорадочно стал срывать запыленные, позеленевшие от времени печати. На свет Божий объявились древние пергаменты. Оглядевшись по сторонам и спрятав находку на груди, кюре быстрыми шагами направился домой. Там он велел служанке поскорее закрыть окна и двери и следить, чтобы ему никто не помешал.

Трясущимися от волнения руками кюре развернул один из пергаментов. Долго вглядывался он в латинские буквы непонятного текста, пока не заметил, что некоторые из этих букв выше других. Если читать их подряд, то выходило довольно связное послание.

Два свитка содержали изображения двух генеалогических древ с 1244 по 1644 гг., похоже, предков Сонье. Два других выглядели как религиозные тексты. Расшифровав их, Сонье распознал несколько первых предложений, включая: «A DAGOBERT II ROI ЕТ A SION EST СЕ TRESOR ЕТ IL EST LA MORT» («Это сокровище принадлежит королю Дагоберту II и Сиону, и там оно погребено»).

На следующий же день Сонье отправился в Париж и рассказал своему епископу аббату Бьелю и его племяннику Эмилю Хоффе о своей находке. Хоффе, хотя ему исполнилось всего 20 лет, был уже хорошо известен в столице как специалист в области лингвистики, тайнописи и палеографии. Парижский свет знал его также как не последнего человека в эзотерических группах, сектах и тайных обществах, близко стоявших к оккультизму. Несмотря на свое желание стать католическим священником, юный Хоффе был вхож во многие мистические и масонские круги, а также в тайный полукатолический-полумасонский (довольно необычное для того времени сочетание) орден для избранных, в который входили известный поэт Стефан Малларме, бельгийский писатель Морис Метерлинк и композитор Клод Дебюсси. Кроме того, будущий кюре хорошо знал знаменитую певицу Эмму Кальве, которая была известна всему Парижу и как «жрица эзотерической субкультуры».

Сонье пробыл в столице три недели. О чем он беседовал с церковными иерархами, навсегда осталось тайной. Трехнедельное пребывание в городе привело его в высшее парижское общество. Что бы он ни нашел, это внесло чехарду во все обычные пути к богатству и власти. Известно, однако, что скромный приходский священник из Лангедока повсюду был принят с распростертыми объятиями.

Время, проведенное в столице, Сонье использовал для посещений Лувра, где заказал копиистам репродукции трех довольно своеобразно подобранных картин: портрета папы Целестина V, который в конце XIII века недолгое время был «наместником бога на земле»; полотна «Отец и сын» (или «Святой Антоний и святой Иероним в пустыне») фламандского живописца Давида Тенирса, а также «Аркадских пастухов» француза Никола Пуссена.

После возвращения Сонье в Ренн-лё-Шато начались его странности и причуды, свойственные очень богатому человеку. Первым делом он соорудил новую надгробную плиту на могиле маркизы Мари де Бланшефор, жены великого магистра тамплиеров. При этом Сонье приказал выбить надпись на плите, которая на первый взгляд была не чем иным, как абракадаброй. После внимательного изучения оказалось, что эта надпись — анаграмма содержащегося в одном из найденных пергаментов обращения тамплиеров к Пуссену и Тенирсу (жившим в XVII веке!). Из этого же обращения, в свою очередь, легко выделяются уже известные нам слова о Дагоберте и Сионе.

Сонье начал тратить невесть откуда взявшиеся у него деньги направо и налево: стал заядлым филателистом, нумизматом, соорудил в средневековом стиле башню Магда-ла, а церковь Марии Магдалины была им не только отреставрирована, но и оборудована самым пышным и причудливым образом. Над входом кюре приказал выбить надпись: «TERRIBILIS EST LOCUS ISTE» («Это место ужасное»). А чуть пониже мелкими буквами — вновь анаграмма, расшифровав которую, можно прочитать: «КАТАРЫ, АЛЬБИГОЙЦЫ, ТАМПЛИЕРЫ — РЫЦАРИ ИСТИННОЙ ЦЕРКВИ».

Что понимал Сонье под истинной церковью, мы можем только догадываться, однако признание в конце XIX века официально заклейменных католической церковью «еретиков» в качестве рыцарей истинной церкви весьма примечательно.

В церкви Магдалины сразу же за ее порталом вошедшему прежде всего бросалась в глаза омерзительная статуя Асмодея, князя демонов, по Талмуду — стража скрытых сокровищ и строителя храма в Иерусалиме. На стенах церкви были развешаны пестро разрисованные доски с изображением крестного пути. В деталях этих рисунков видны были какие-то противоречия, скрытые или откровенные отклонения от общепризнанных в католицизме изображений. Например, нарисован ребенок в пестром клетчатом пледе, наблюдающий за погребением Христа, а на заднем фоне — ночное небо и полная луна. Библия же сообщает нам, что Бог Сын был внесен в пещеру при дневном свете. Много в храме и странных надписей на иврите, который так усердно изучал Сонье.

Призванный к ответу за подобные художества, Сонье апеллировал прямо к папе римскому, который, возможно, зная что-то о том, о чем не знали предки Сонье, поддержал его. Сонье прожил до 1917 г., утопая в роскоши, как какой-нибудь восточный царек.

Он начал делать долги по всей Европе, открыл переговоры с банкирами и (в период между 1896 г. и годом своей смерти — 1917) успел растратить колоссальное состояние, но кое что у него оставалось. Он оплатил подведение к деревне водопровода и дороги, организовал экскурсии в башню Магдалы и построил роскошную виллу Бетаниа, в которой сам не жил. Сонье развлекал эрцгерцога Иоганна фон Габсбурга (который, кстати, как потом выяснилось, неизвестно за какие услуги перевел на счет Сонье довольно кругленькую сумму), французского государственного секретаря по культуре, Эмму Кальве и других знаменитостей тогдашней Европы, устраивал банкеты посреди своего зоосада, при изобилии дорогого фарфора, тканей и античных мраморных статуй.

7 января 1917 г. 65-летний кюре Ренн-лё-Шато слег от инфаркта, но еще за пять дней до этого его служанка и подруга Мари Денарнан заказала гроб для своего господина, хотя тот был, как и в течение всей своей жизни, бодр, свеж и в полном здравии.

К умиравшему кюре для исповеди и отпущения грехов пригласили священника из соседнего села. Тот, не успев войти, пулей выскочил из комнаты Сонье и с тех пор, по рассказам очевидцев, «больше никогда не улыбался» и впал в страшную меланхолию. Сонье отказался от соборования и умер без исповеди и причастия 22 января. Чествование усопшего происходило отнюдь не по католическим обычаям. Через день его труп, облаченный в украшенную пурпурными кистями мантию, был посажен в кресло и помещен на террасе замка Магдала. Проститься с покойным прибыли сливки парижского общества… Неизвестные скорбящие сорвали кисточки с его покрывал во время траурной церемонии.

После его смерти Мари Денарнан вела безбедную жизнь на вилле Бетаниа, тратя оставленные Сонье миллионы на благотворительные дела.

Но в 1946 г. правительство Шарля де Голля осуществило денежную реформу и провело расследование с целью выявления скрывающихся от уплаты налогов, коллаборационистов и лиц, нажившихся на войне: при обмене старых франков на новые все должны были представить доказательства честного получения доходов. Мари же не стала менять деньги, тем самым обрекая себя на бедность. Очевидцы оставили записи, что видели ее в саду: она сжигала пачки банкнот…

Что же такое нашел Сонье? Золото Меровингов или нечто более экстраординарное? Шантажировал ли Сонье церковь? Никто ничего на этот счет не знает или не говорит. Поскольку католичество — вещь сама по себе достаточно таинственная и пропитана не только катарской кровью и эхом трубадуров, но и резонансом вроде собора Гластон-берри. Этот земной храм, утонченный в своей священной геометрии и покрывающий более сорока квадратных километров, каждой своей узловой точкой, помеченной церковью, замком, выступом скалы или другой заметной природной чертой говорит о сходстве с Ренни-лё-Шато по западной части периметра. Этот священный ландшафт и его скрытые значения что-то говорили таким художникам, как Пуссен и Тенирс, которые выражали то, что они знали, в своих осторожных символах.