Конец осиного гнезда. Это было под Ровно - Георгий Брянцев

Когда все было кончено, каратели спокойно отправились в Людвиполь на доклад к гебитскомиссару, ну и нарвались на нашу засаду.

Николай Иванович закончил свой рассказ. Наступила тишина. Все молчали. Молчал и я. Признаться, я хотел сначала пробрать и Кузнецова, и Приходько, и Струтинского за самовольные действия, но теперь не поворачивался язык.

— Да, быстрая расплата! — сказал кто-то.

И Николай Иванович понял, что совершенный им разгром карателей одобрен.

Подавая мне какую-то вещичку, он сказал:

— Дмитрий Николаевич, посмотрите эту штучку: мои личный трофей.

Я взял и принялся рассматривать небольшой жетон из белого металла на прочной цепочке. На одной стороне по-немецки было написано: «Государственная политическая полиция» и ниже «№ 4885». На обороте был тиснут фашистский орел со свастикой.

— Эта бляха, — пояснил Кузнецов, — была у старшего гестаповца, который сейчас валяется на шоссе. Мне, пожалуй, эта штучка пригодится. У них здесь положено безоговорочно подчиняться тому, кто предъявляет такой гестаповский жетон.

Через несколько дней мы узнали, что из трехсот тридцати хат села Озерцы каратели сожгли триста двенадцать. Четыреста человек они расстреляли. Вернее, расстреливали только взрослых, а детей убивали прикладами и бросали в огонь.

Надо сказать, что партизаны в этой деревне никогда не бывали и жители ее вообще с партизанами связаны не были.

Так немцы расправились с мирными жителями села Озерцы.

Гирлянда

При очередной встрече с Довгером и Фидаровым Виктор Васильевич Кочетков узнал, что в городе Сарны немцы освободили большой дом и спешно приступили к его оборудованию.

Комендант города, городская управа и полицейские беспрерывно сновали по городу в поисках мебели: зеркальных шкафов, никелированных кроватей, мягких кресел. Все, что им нравилось, они забирали и свозили в этот дом. «Здесь будут отдыхать наши сталинградские герои», — говорили они любопытным.

Фидаров заинтересовался этим делом и узнал, что действительно немцы оборудуют дом отдыха для старшего и среднего офицерского состава действующей армии и что в ближайшие дни в Сарны ожидается прибытие первого эшелона.

Надо было устроить достойную встречу «героям».

Большая группа партизан — сорок два человека — во главе с моим заместителем по политчасти Стеховым заняла позиции у полотна железной дороги еще с вечера.

С неба хлопьями падал снег и тут же таял. В полночь подул сильный, пронизывающий ветер. Всю ночь, дрожа от сырости и холода, пролежали партизаны. Один раз мимо них по полотну прошли немецкие солдаты-путеобходчики с фонарями в руках, но нашей мины они не заметили.

Ночь была уже на исходе, а состав не появлялся.

Обидно было уходить, не выполнив порученного дела, а уходить с рассветом надо было обязательно. Гитлеровцы на триста метров по обе стороны дороги вырубили деревья и кустарники, и днем эта операция могла стоить нам многих жертв.

Но вот сигнальщики, выставленные по сторонам от засады, дали знать, что с востока идет поезд. Уже по стуку вагонов было ясно, что идет порожняк. Через полчаса прошел второй состав, и тоже порожняком. Только перед паровозом было прицеплено несколько платформ, груженных балластом. Стехов понял: если два состава пустили порожняком, значит, скоро пойдет тот самый состав, который ждали.

Наконец услышали, что идет поезд. Наблюдатели просигнализировали. За паровозом уже видны были пассажирские вагоны, из окон которых бледно мерцал синий маскировочный свет.

Стехов дал команду приготовиться. Подрывник Маликов натянул шнуры от мины. Когда паровоз прошел всю линию нашей засады и дошел до Маликова, он дернул шнур; мина взорвалась, паровоз задрожал, вмиг остановился, и на глазах партизан вагоны стали громоздиться друг на друга. Потом наступила тишина, и лишь минуты через две-три из дверей вагонов стали выскакивать фашисты. Вероятно, они думали, что произошел взрыв и теперь им ничто не угрожает. Но вдруг последовал второй взрыв — взорвалась мина в хвосте поезда. За ней — еще две, в середине эшелона. Тут начался обстрел.

Первым заговорил наш крупнокалиберный пулемет, снятый с разбившегося самолета и установленный на специально сделанной двуколке. Сперва обстреляли паровоз и пулями изрешетили котел. Затем дуло пулемета ровной линией прошло по вагонам. Пулеметную стрельбу дополнил огонь из автоматов.

Минут сорок продолжался обстрел эшелона. Партизаны видели, как один офицер с искаженным от ужаса лицом выскочил из вагона и начал громко смеяться. Помешался от страха!

Было уже совсем светло, когда наши отошли в лес. Через два дня Кочетков доложил о результатах диверсии:

— Эшелон был тот самый. Шел из-под Сталинграда и вез в Сарны на отдых офицеров: летчиков и танкистов. Через час после отхода партизан на место диверсии прибыли немцы. Они оцепили весь район. Убитых и раненых отвозили на автомашинах и автодрезинах в Сарны, Клесово и Ракитное. Сколько убитых, точно неизвестно. Но только в Сарны привезли сорок семь трупов. Из Клесова и Ракитного нескольких убитых отправили в Германию. Видимо, важные персоны.

Произошло это 26 ноября 1942 года.

Из сводок Совинформбюро нам было известно, что 23 ноября советские войска прорвали оборону гитлеровцев под Сталинградом и окружили шестую и четвертую немецкие армии. Поэтому мы были счастливы тем, что внесли хоть крохотный вклад в дело великой битвы. Вырвавшиеся из сталинградского пекла немецкие офицеры попали в партизанскую засаду.

У нас при этой операции совсем не было потерь. Только у бойца Ермолина пуля пробила каблук, но это с Ермолиным было уж неизбежно. Удивительно, до чего пули любили его! В любой стычке, будь хоть один выстрел, пуля обязательно попадает в него, вернее — не в него, а в его одежду: то в шинель, то в фуражку, то, вот как теперь, в каблук. После каждого боя Ермолину обязательно приходилось сидеть и чинить свое обмундирование. Только один раз за все время пуля его ранила, да и то шутя — попала в палец.

Удача этой операции была не случайной. Ею руководил Сергей Трофимович Стехов, мой заместитель по политической части. Стехов любил боевые операции и тщательно к ним готовился, продумывая каждую мелочь. Наши партизаны считали за счастье идти на операцию со Стеховым.

Заслужить общую любовь партизан — дело не такое легкое, а Стехова все любили и уважали. В нем сочетались замечательные качества бесстрашного командира-большевика и хорошего товарища. Маленького роста, стремительный, всегда опрятно одетый, перетянутый ремнями, с автоматом-маузером и полевой сумкой, он, в прошлом штатский человек, выглядел как на параде. В наших условиях жизни такая подтянутость была необходимым примером для партизан.

Сергей Трофимович всегда был среди бойцов; его обычно видели в подразделениях. Сидит, попыхивает трубочкой, которая служила ему, некурящему, защитой от мошкары, и о чем-то разговаривает, кого-то выслушивает, кому-то дает совет.

Приближался праздник рождества. Подготовку к празднику гитлеровцы начали с обычного грабежа населения. Валя Довгер прислала нам сообщение, что в село Виры нагрянули враги, забирают последние продукты; на мельнице вытащили всю муку.

Мы решили взять крестьян под защиту. На дороге, неподалеку от села Виры, нам довелось увидеть «предпраздничную» картину.

Впереди группы немецких солдат шествует немецкий офицер в эсэсовской форме, в белых перчатках. Он не просто идет — он торжественно шагает. Солдаты держат ружья наготове (все-таки о партизанах они не забывают!). Позади идут четыре пары волов, запряженных в телеги. На телегах визжат кабаны, кудахчут куры и гуси. Такова «заготовка» к праздничному столу.

Когда гитлеровцы подошли, Стехов первым дал очередь из автомата. Офицер вскинул руки и упал. За Стеховым мгновенно открыли огонь остальные бойцы, и в течение нескольких минут враги были перебиты. Только двое залегли в кювет и открыли огонь.

Пока возились с ними, из Клесова на машинах к гитлеровцам подъехало подкрепление. Послышалась команда, немцы рассыпались и с ходу начали наступать на партизан. Но это Стехов предусмотрел. Метрах в трехстах от места засады в сторону Клесова он выдвинул несколько бойцов специально на тот случай, если из Клесова придет подкрепление. Поэтому не успели гитлеровцы сделать и нескольких шагов, как эта группа открыла по ним огонь. Бой длился всего минут двадцать. Награбленное фашистами было возвращено крестьянам.

Местные власти были бессильны в борьбе с нами.

Немецкий офицер, комендант местечка Моквин, писал в Берлин:

«Дорогая жена Гертруда! Положение стало очень серьезным. Кругом партизаны. Мы не показываем носа из своего дома. Никогда в жизни у меня не было таких рождественских праздников. Сижу и дрожу за свою жизнь, каждую ночь жду прихода партизан. Прислали мне жандармов — да разве десяток жандармов справится с партизанами, которым помогает все население.