Ангел с железными крыльями - Виктор Тюрин

— Оправдываться не собираюсь. Скажу только одно: просто у нас нет времени, чтобы искать другой путь!

Если по Пашутину было видно, что мое предложение ему явно не по душе, то жандармский генерал оказался более практичен:

— Нелицеприятно, зато, как мне кажется, действенно. Если план сработает, то мы за три — четыре месяца очистим Россию от социалистической скверны, и что самое главное — народ выступит против этого сброда вместе с нами.

Суть моей провокации заключалась в том, чтобы поставить народ перед выбором. Кто им дороже: царь — батюшка, заступник народный или революционеры, подстрекающие их к кровавому бунту. Исконная вера в царя, помазанника божьего, имела более глубокие, многовековые корни, пронизывающие все российское общество насквозь, а этим однозначно не могли похвастать революционеры. К тому же император, сумевший за полгода вернуть любовь русских людей и стать их кумиром, выиграл войну за сердца и умы русских людей, и теперь только осталось выпустить наружу народный гнев, копившийся последние два года, да направить его в нужную сторону.

После того, как народ проявит себя стихийными бунтами, полагалось начать всероссийскую масштабную операцию, с привлечением всех сил жандармерии, полиции и воинских гарнизонов, по выявлению, задержанию и аресту социалистов и революционеров. Полученные жандармами права и полномочия, а так же вышедший ряд законов, которые предельно ужесточали наказание за политическую деятельность, давали политическому сыску отличную возможность искоренить любую подрывную деятельность в России.

Так оно и случилось. Под крики: — За царя — батюшку!! — люди сами кинулись вырывать с корнем проросшие ростки революционного движения. Полиция столицы получила негласный приказ в действия народа не вмешиваться, но при этом нещадно пресекать убийства, грабежи и погромы. В последующие несколько дней волна народного негодования пронеслась по многим крупным городам России. Не обошлось без уголовщины, но тут уж ничего нельзя было поделать.

За день до того, как народ узнал, кто их враг, во все жандармские управления России поступило секретное распоряжение — разрешение, подписанное министром внутренних дел, на любые действия против политических движений, которые представляли собой опасность для верховной власти и страны. Отдельным пунктом было сказано, что высокий чин, должность и звание не являются препятствием для задержания, ареста и ведения следствия, если к этому имелись веские причины.

На следующий день после народных волнений в Главное жандармское управление были вызваны представители оппозиционных партий и блоков. Собранных в зале либералов поставили в известность, что домашние аресты остаются в прошлом, и теперь за порицание государственной власти им грозят более суровые меры. Жандарм — подполковник, услышав по окончании чтения новых положений издевательские реплики и видя саркастические ухмылки, понял, что его слова прошли мимо большинства ушей господ демократов. Только провожая взглядом уходивших последними представителей либеральной общественности, он позволил себе саркастическую ухмылку.

Уже на следующий день был произведен арест собравшихся на заседание членов прогрессивного блока, который стал жестким подтверждением проведения новой политики. Оппозиционеров, под конвоем, специально провезли через весь город. Стоило горожанам, увидеть людей, которых везли под конвоем, как они тут же решили, что это поймали новых злодеев, умышлявших убить царя. Хватило одного крика: — Смотрите! Это они царя убить хотели! — чтобы следом за экипажами побежал возбужденный народ.

К управлению жандармерии, куда привезли испуганных либералов, сразу стали стекаться люди. Торговцы, обыватели, приказчики, рабочие, студенты. С каждой минутой их становилось все больше. Сначала толпа возмущенно гудела, но по мере того как она увеличивалась, все сильнее разгорался гнев, все сильнее становились крики: — Сюда их давайте!! Сами с этими извергами разберемся!! Ножами хотели порезать деток малых, так мы их самих на ножи!!

Жандармский ротмистр Сакуров, в кабинет которого доставили задержанных оппозиционеров, подошел к окну, некоторое время наблюдал за разбушевавшейся толпой, после чего развернулся к либералам и сказал: — Знаете, господа, не буду я принимать к вам никаких мер. Идите с богом!

В воздухе повисло растерянное молчание, были только слышны приглушенные крики разъяренной толпы.

— Вы не посмеете, ротмистр! Нет, вы не можете так сделать!

— Почему? Вы же заодно с народом! Вот я приглашаю всех вас объединиться в едином порыве с простыми русскими людьми! Они там вас уже заждались! Идите, господа, идите!

— Вы нас хотите убить руками этой черни?! У вас это не выйдет! Мы будем жаловаться государю!

— Сколько угодно, господа! — нагло усмехнулся ротмистр, стоя под большим портретом Николая II, висевшего над его рабочим столом. Нарисованные глаза государя России смотрели сверху на либеральную интеллигенцию зло, жестко и издевательски. Сейчас именно таким виделся этим господам либералам его взгляд. Они молчали, нутром чувствуя, что наглый ответ, как и поведение жандармского офицера, полностью отражает достигшие их ушей слухи о расширении полномочий политической полиции. Теперь предложение ротмистра выйти на улицу к разъяренной толпе казалось уже не простым издевательством, а прямой угрозой. Жандарм с немалым удовлетворением какое-то время наблюдал за нарастающим страхом в глазах бывших депутатов Государственной Думы, а потом вдруг сказал: — Если позволите, господа, я вам дам маленький совет.

— Да! Мы слушаем вас! Говорите!

— Уезжайте подобру — поздорову из России. И дорогу сюда забудьте!

— Вы не смеете так говорить! Это произвол! Мы будем жаловаться!

— Мое дело сказать, ваше дело решать! На этом разговор закончен! У меня много работы! Извольте выйти в коридор! — ротмистр подошел к двери, приоткрыв ее, подозвал командира конвоя. — Подпоручик! Эти господа свободны! Не препятствовать им!

— Слушаюсь, господин ротмистр! Гм! Только народ там собрался… Как бы чего не вышло!

Ротмистр усмехнулся: — Ладно! Осторожно выведете этих господ черным ходом.

После этого случая на вокзале Петербурга можно было нередко увидеть "спасителей России", уезжающих за границу.

Ситуации, подобные этой, сотнями происходили по всей России. Начиная от Москвы и крупных губернских городов и кончая уездными городками на границах России, везде шли обыски и аресты. Информация, накопленная за несколько месяцев слежки, подкрепленная рапортами филеров и информаторов, сейчас вся, без остатка, шла в дело. Жандармы и полицейские врывались в подпольные типографии, на заседания рабочих ячеек, в квартиры, служившие складами для листовок и оружия, в мастерские для изготовления бомб. Конвейер задержаний не останавливался ни на минуту, находясь в движении круглые сутки.

Неожиданно выяснилось, что большинство задержанных были не в курсе появления новых законов, ужесточивших наказания за политическую деятельность, и поэтому многие, узнав об этом при задержании, по — другому начинали смотреть на свою роль в политическом движении, поэтому все чаще становились диалоги, проходящие в подобном ключе:

— Не стращайте меня попусту, господин следователь! За мои, как вы утверждаете, противоправные действия мне грозит, от силы, два года поселения! Уж я-то законы знаю!

— Знаешь? Ну — ну. Мы с тобой уже второй раз видимся, товарищ Василий. Или как будет правильнее, крестьянин деревни Подболотово Саранской губернии Трофим Степанович Васильев. Я не ошибся?

— Не ошиблись, господин следователь.

— Первый раз за распространение листовок и сопротивление полиции я отправил тебя в Томскую губернию на поселение. На год. Так?

— Так. Вот только не пойму к чему вы все клоните?

— Сейчас все поймешь, Васильев. Видишь лежащую передо мной книгу? Молодец. Кивнул головой. Так вот это новый сборник положений и указов, предельно ужесточающих ответственность за политическую деятельность. Теперь дошло до тебя, товарищ Василий?

При этих словах на лице следователя проступило неприкрытое торжество. Он смаковал этот момент, которого так долго ждал. Революционер, наоборот, растерялся при виде радости следователя. Он еще не понимал, что произошло, поэтому пока не испытывал никакого страха, а только растерянность и тревогу. Все же он постарался не потерять лицо закаленного борьбой с псами империализма революционера и с натужной улыбкой спросил: — Так теперь меня на поселение не на год, а на два отправят?

— А четыре года каторги не хочешь?! В Нерченском остроге?! Вместе с убийцами?!

Ликующая радость на лице следователя подтверждало его правоту даже больше самих слов. Внутри у подпольщика похолодело, но он все еще не мог поверить.