История Византийской Империи. Том 3 - Федор Успенский

Не менее любопытна надпись на пьедестале одной колонны, стоявшей на Тавре, которая толковалась в том смысле, что Русь завоюет Константинополь (5). Это толкование надписи относится к X в. и притом не может иметь в виду той руси, которая служила во флоте и гвардии византийского императора, ни единоплеменной с ней скандинавской руси в Киеве.

Итак, византийские известия о руси вообще не дают ответа на географические и этнографические запросы, не позволяют с точностью определить — норманнов или славян подразумевали византийцы, говоря о руси. Но мы видели также слабый географический намек у Константина, заметили затем параллелизм представлений о скифе и русском и, наконец, отметили, что предсказание о завоевании Константинополя Русью несовместимо с допущением в военную службу той же руси и в ту же эпоху.

Но в русской и византийской летописи есть другие термины, или заменяющие слово «русь», или параллельно употребляемые. В русской летописи двойник руси — варяги, в византийской — скифы. В нашей летописи «русь» является заменителем термина «варяги». Варяги в летописи даже предшествуют Руси: «имаху дань варязи (859), изгнаша варязи за море (862), от тех варяг прозвася Русская земля». Слово «варяг» есть двойник «руси», эти слова находятся в таком тесном родстве, что у нас обычны выражения: варяжские князья, варяги-русь, варяжский вопрос и т. п. Византийцам хорошо известен этот этнографический термин, который у них также употребляется (в XI в.) рядом с русью. В истории борьбы русских школ варяги составляли своего рода приз, за которым долго гонялись норманисты и их противники. Но так как и варягов не удавалось приурочить ни к какой местности в Европе, то понятно, что погоня за этим призом была безуспешна. Ныне вопрос о варягах утратил свой острый характер, после того как стало известно, что норвежский герой Гаральд (XI в.) был сыном короля Варангии (6), т. е. что Норвегия называлась землей варягов. Так как в XI в. византийцы, ставя рядом варягов и русь, не смешивают одно имя с другим, то очевидно, что они различали этнографически эти термины и, следовательно, вопрос о руси остается еще открытым, хотя и доказано скандинавское происхождение варягов.

Остается, таким образом, другой двойник руси — скифы. Уже у писателя Льва Диакона, принимавшего личное участие в войне с Святославом, русские называются скифами и тавроскифами. Впоследствии это смешение этнографических терминов становится у византийских писателей обычным. Позднейшие писатели, упоминая даже о походах руси X в. и о чудесной помощи, оказанной Влахернской Богоматерью, называют нападавших скифами. В одном рукописном слове в честь Богородицы перечисляются враги, против которых она мужественно обороняла Византию, — это персы, скифы, агаряне, болгаре и латиняне. В XVII в. икона Влахернской Богоматери привезена была в Москву, причем сообщена и история этой святыни, в которой описано место, где потонули кагана скифского корабли (7).

Вопрос о происхождении руси, поставленный в близкую связь с скифским, далеко не исчерпывается. Но я не могу долее останавливать на нем ваше внимание. Если бы вы спросили меня теперь, к которой школе сам я присоединился бы охотней, я бы ответил: к норманнской, хотя не без сожаления. На сторону норманнской школы обязывает стать рассудок и логика сохранившихся текстов, но к противоположной школе влечет чувство и опасение пожертвовать живой действительностью, наблюдаемой в жизни и деятельности Руси X в.

Умом России не понять,Аршином общим не измерить.У ней особенная стать:В Россию можно только верить! [114]

С началом X в. русские князья начинают принимать участие в европейских событиях и Русь как этнографический термин, чем дальше, тем с большим напряжением и постепенно выясняющимся характером культурного европейского народа входит деятельным элементом в кругозор византийских и восточных летописцев. Следует думать, что начавшиеся со времени похода Аскольда и Дира и введения христианства после 860 г. сношения не прекращались до начала X в., когда Русь поддерживала уже с Византией соседские торговые и дружественные отношения и когда некоторые из русских состояли на военной службе империи, о чем в первый раз имеется указание в истории критского похода патрикия Имерия при Льве Мудром (8). С тех пор Русь, даже с точным обозначением ее приобщения к христианской вере [115], в течение X в. многократно встречается в военной, торговой и дипломатической истории Византии. Уже и сами по себе эти упоминания об отрядах русских, число которых до Владимира Святого колеблется в разное время от 415 — до 700 и которые участвовали в походах императорского флота на отдельных военных судах, снаряженных правительством, и получали за это определенное жалованье, могли бы подать повод к заключениям относительно способов и средств, какими были достигнуты эти благоприятные результаты по отношению к воинственному народу, только что начавшему свой героический период.

Весьма вероятно, что ко времени организации похода Имерия против Крита в Константинополе была уже постоянная русская колония и что приглашаемы были к участию в военных походах охотники из этой колонии. С другой стороны, в письмах патриарха Николая Мистика, которыми мы занимались выше, указывается, что в ожесточенной борьбе, завязавшейся между Болгарией и Византией в первой четверти X в., русские приглашаемы были в союз с империей уже не в смысле небольшого отряда добровольцев, а как народ, живший на северной границе и могущий сделать движение на Болгарию или на ее союзников в Юго-Восточной Европе. Так как в этих фактах заключаются древнейшие известия о международном значении Руси, то ясно, что их недостаточно только принять к сведению и, так сказать, внести на приход, но следует объяснить и дать надлежащее место в ряду других однородных фактов.

Исследователи древней истории России вполне основательно выдвигают крупное в культурном отношении значение сношений Византии с Русью и приписывают им громадное воспитательное по отношению к Руси влияние. Не становясь здесь в положение ни защитника, ни порицателя перешедших на Русь из Византии понятий и обычаев, отразившихся в разных русских учреждениях, по преимуществу же в устройстве Церкви и в развитии великокняжеской и царской власти, мы находим справедливым поставить в должные границы идею о заимствованиях и влияниях одной нации на другую, полагая эти границы в тех национальных устоях, которыми держится всякий народ, имеющий историческое призвание. Таким образом, заимствовала Русь из Византии по преимуществу то, что соответствовало ее собственным понятиям и вкусам. Как известно, в русской летописи после довольно загадочных известий о том, как началась Русская земля и что такое «варяги-русь», вставлены в летописный рассказ замечательные акты, именно договоры русских с греками. Если в составе летописного свода, в особенности на первых его страницах, встречается много сомнительных известий, заимствованных летописцем из народных преданий, то упомянутые договорные акты по самому формальному складу и по техническому содержанию в значительной части свободны от этого недостатка. Но и будучи освобождены от подозрения в подложности и вымысле, договоры не перестают оставаться до известной степени загадочными. Можно ли согласовать с культурным состоянием Руси в начале X в. то явление, какое представляют собой договоры с греками? Подобные акты, не имеющие современных примеров у других славян, заставляли бы приписывать Руси X в. немалое развитие как в государственном, так и в социальном и экономическом отношении. Поэтому литература этого вопроса весьма обширна, в ней затронуты русско-византийские отношения с разных точек зрения. Но есть одно обстоятельство, которое отнимает у договоров часть их характера авторитетности и документальности. При чтении договоров нельзя не испытывать больших трудностей и недоразумений, происходящих от особенностей языка, иногда путаницы в расположении мыслей и часто странных выражений, нуждающихся в комментарии. Кроме того, настоятельно требует разрешения вопрос: как могли сохраниться до времени составителя так называемого Несторовского свода документы, которых нет следа в византийской летописи? По отношению к языку многое объясняется тем, что пред нами находится перевод с греческого оригинала, не совсем точно сделанный и в самом начале, но затем еще попорченный переписчиками и толкователями, читавшими древнюю летопись и пытавшимися объяснить ее для себя. По отношению к той странной случайности, что сохранился только русский перевод договоров, а не греческий оригинал, указывают именно на такие характерные недостатки этого русского текста, которые не могут быть объяснены иначе как способом передачи на русский греческого выражения. Самая система составления договорных грамот, практиковавшаяся в Византии, хорошо объясняет, почему мог сохраниться перевод (9).