Русская басня - Николай Леонидович Степанов

       Примолвить к речи здесь годится,

Но ничьего не трогая лица:

       Что делом, не сведя конца,

       Не надобно хвалиться.

МАРТЫШКА И ОЧКИ

Мартышка к старости слаба глазами стала;

             А у людей она слыхала,

       Что это зло еще не так большой руки:

             Лишь стоит завести Очки.

Очков с полдюжины себе она достала;

             Вертит Очками так и сяк:

То к темю их прижмет, то их на хвост нанижет,

       То их понюхает, то их полижет;

             Очки не действуют никак.

«Тьфу, пропасть!— говорит она,— и тот дурак,

             Кто слушает людских всех врак:

             Всё про Очки лишь мне налгали;

             А проку нá волос нет в них».

       Мартышка тут с досады и с печали

       О камень так хватила их,

             Что только брызги засверкали.

       К несчастью, то ж бывает у людей:

Как ни полезна вещь,— цены не зная ей,

Невежда про нее свой толк все к худу клонит;

       А ежели невежда познатней,

             Так он ее еще и гонит.

ТРОЕЖЕНЕЦ

                 Какой-то греховодник

Женился от живой жены еще на двух.

                 Лишь до Царя о том донесся слух

                 (А Царь был строг и не охотник

                 Таким соблазнам потакать),

Он Многоженца вмиг велел под суд отдать

И выдумать ему такое наказанье,

                 Чтоб в страх привесть народ,

И покуситься бы никто не мог вперед

                 На столь большое злодеянье:

       «А коль увижу-де, что казнь ему мала,

Повешу тут же всех судей вокруг стола».

                 Судьям худые шутки:

       В холодный пот кидает их боязнь.

                 Судьи толкуют трои сутки,

Какую б выдумать преступнику им казнь.

Их есть и тысячи; но опытами знают,

Что все они людей от зла не отучают.

Однако ж наконец их надоумил бог.

Преступник призван в суд для объявленья

                       Судейского решенья,

                 Которым, с общего сужденья,

Приговорили: жен отдать ему всех трех.

                 Народ суду такому изумился

И ждал, что Царь велит повесить всех судей;

                 Но не прошло четырех дней,

                 Как троеженец удавился;

И этот приговор такой наделал страх,

       Что с той поры на трех женах

       Никто в том царстве не женился.

ЛЯГУШКИ, ПРОСЯЩИЕ ЦАРЯ

             Лягушкам стало не угодно

             Правление народно,

И показалось им совсем не благородно

      Без службы и на воле жить.

             Чтоб горю пособить,

      То стали у богов Царя они просить.

Хоть слушать всякий вздор богам бы и не сродно,

На сей, однако ж, раз послушал их Зевес:

Дал им Царя. Летит к ним с шумом Царь с небес,

             И плотно так он треснулся на царство,

Что ходенем пошло трясинно государство:

             Со всех Лягушки ног

             В испуге пометались,

      Кто как успел, куда кто мог,

И шепотом Царю по кельям дивовались.

И подлинно, что Царь на диво был им дан!

             Не суетлив, не вертопрашен,

          Степенен, молчалив и важен;

             Дородством, ростом великан,

      Ну, посмотреть, так это чудо!

                     Одно в Царе лишь было худо:

      Царь этот был осиновый чурбан.

Сначала, чтя его особу превысоку,

Не смеет подступить из подданных никто:

Со страхом на него глядят они, и то

Украдкой, издали, сквозь аир и осоку;

             Но так как в свете чуда нет,

      К которому б не пригляделся свет,

То и они сперва от страху отдохнули,

Потом к Царю подползть с предáнностью дерзнули:

             Сперва перед Царем ничком;

А там, кто посмелей, дай сесть к нему бочком;

      Дай попытаться сесть с ним рядом;

А там, которые еще поудалей,

             К царю садятся уж и задом.

      Царь терпит все по милости своей.

Немного погодя, посмотришь, кто захочет,

             Тот на него и вскочит.

В три дня наскучило с таким Царем житье.

             Лягушки новое челобитье,

Чтоб им Юпитер в их болотную державу

             Дал подлинно Царя на славу!

             Молитвам теплым их внемля,

Послал Юпитер к ним на царство Журавля.

Царь этот не чурбан, совсем иного нраву:

Не любит баловать народа своего;

Он виноватых ест! а на суде его

             Нет правых никого;

             Зато уж у него,

Чтó завтрак, чтó обед, чтó ужин, то расправа.

             На жителей болот

             Приходит черный год.

В Лягушках каждый день великий недочет.

С утра до вечера их Царь по царству ходит

      И всякого, кого ни встретит он,

      Тотчас засудит и — проглотит.

Вот пуще прежнего и кваканье и стон,

             Чтоб им Юпитер снова

             Пожаловал Царя иного;

Что нынешний их Царь глотает их, как мух;

Что даже им нельзя (как это ни ужасно!)

Ни носа выставить, ни квакнуть безопасно;

Что, наконец, их Царь тошнее им засух.

«Почтó ж вы прежде жить счастливо не умели?

Не мне ль, безумные,— вещал им с неба глас,—

                     Покоя не было от вас?

Не вы ли о Царе мне уши прошумели?

Вам дан был Царь? — так тот был слишком тих;

             Вы взбунтовались в вашей луже,

Другой вам дан — так этот очень лих;

Живите ж с ним, чтоб не было вам хуже!»

МОР ЗВЕРЕЙ