Охота на пиранью - Александр Бушков

Сколько времени прошло, он не знал. Вошла Ольга, слегка пошатываясь, с распущенными волосами, еще непросохшими толком, халатик лип к влажному телу, пояс завязан кое-как. Подошла и неуклюже опустилась рядом на пол, уставилась на него с непонятным выражением, разбросав полы халатика, опершись рукой на темный паркет. Она определенно была пьяна, шея и грудь – в светло-багровых отпечатках зубов, чужой мужской запах еще пробивается сквозь аромат чисто вымытого тела и незнакомых духов.

– А молодец я? – спросила она, криво усмехнувшись. – Выкупила... Как-кая артистка во мне погибла...

– Развяжи, – глухо сказал Мазур. – Вон там нож торчит...

Она, пошатнувшись, встала и пошла за ножом. Долго возилась, довольно громко ругаясь словами, каких Мазур от нее прежде не слыхивал. Наконец справилась. Все тело у него затекло, стало деревянным, и он еще долго лежал, разгоняя кровь по жилочкам, заученными движениями разминая мускулы, осторожно шевеля конечностями. Встал. Все тело зудело от ползущих под кожей мурашек.

Ольга, усевшись на мягкий пестрый диван, отхлебнула прямо из горлышка, утерев подбородок запястьем, протянула ему бутылку с незнакомой этикеткой:

– Глотнешь?

Он взял бутылку и швырнул в камин. Усердно пытаясь загнать вглубь все эмоции и чувства – которых к тому же не мог четко распознать, столь дикая была смесь, – сказал негромко:

– Надо уходить.

За окнами и в самом деле занимался рассвет.

– Да погоди ты! – неожиданно зло встрепенулась Ольга. – Дай посидеть спокойно, оклематься, все ведь болит, во все дырки драли, козлы поганые! Знаешь, что такое «вертолет»? А «моргунчик»? А меня вот научили... Отвернись ты, убери харю! Дай полежать...

Мазур неуклюже отвернулся к камину, сел в жесткое деревянное кресло и тупо смотрел на черный пепел, из которого торчали осколки бутылки, отбитое фигурное горлышко. Украдкой покосился через плечо: Ольга лежала вниз лицом, непохоже, чтобы плакала, только плечи слегка вздрагивали.

В душе у Мазура причудливо смешались теплая благодарность и злость на Ольгу – он все прекрасно понимал, он любил ее, но внутри бушевало что-то настолько первобытное, черное, что в этот миг хотелось ее убить за то, что побывала чужой. Возможно, она чувствовала то же самое, когда посылала его к Вике...

Он смотрел в камин. Не сразу понял, что за ассоциация всплыла, – потому что давно приучил себя забыть о ней...

Девять лет назад, чертовски далеко отсюда, три аквалангиста бесшумно всплыли у безлюдного ночного берега, буксируя за собой объемистые, тяжелые мешки. Вопреки их обычной практике берег был абсолютно мирным, там никто не воевал, не стрелял и не собирался в обозримом будущем стрелять – пастораль... По здешним стандартам места были глухие и отдаленные, не обремененные асфальтовыми дорогами и спутниковыми антеннами. Единственным строением был как раз коттедж, куда они бесшумно двинулись, вскинув мешки на плечо, включив приборы ночного видения.

Они управились за семнадцать минут. Всего лишь заменили половину лежащих у камина аккуратных полешек на принесенные с собой, неотличимые на вид – вполне вероятно, кто-то как раз и получил ордена за обеспечение этой неотличимости. Мазур и его ребята получили свои через две недели – и, хотя им не сказали при этом ни единого слова, все трое понимали: сработало.

Конечно, они так никогда и не узнали, один ли нагрянул в свой загородный коттедж неизвестный им по имени хозяин, с любовницей или с приятелями. Не узнали, на кого именно ставили капкан, на хозяина или кого-то из гостей. Известно им было одно: н е о т л и ч и м ы е поленья, стоило им разгореться, моментально выделили такое количество нервно-паралитического яда по имени фосген, что хватило на весь дом...

Так вот, камин в том благополучном коттедже чертовски походил на тот, возле которого сидел сейчас Мазур, не зная, как ему жить дальше с п р о и с ш е д ш и м. Если подумать, ничего удивительного: козел в золотых очках мог дать мастеру для образца красивый импортный журнальчик, тот самый, который приглянулся и покойному хозяину т о г о коттеджа...

Он невольно поежился: столько веков талдычат про судьбу, рок, Фатум и законы возмездия, вполне может оказаться... «Но я же не верю! – воззвал он про себя неизвестно к кому. – Не верю, если серьезно, ни в Бога, ни в черта, ни в рок! Почему же оно получило право меня достать?!» Встал, неуверенно подошел к Ольге. Бесшумно присел рядом, коснулся ее плеча кончиками пальцев, погладил по голове. Она тяжко, прерывисто вздохнула, подняла голову. Глаза были сухие, огромные, совершенно трезвые.

– Знаешь, что самое поганое? – спросила она тихо. – Нравилось мне, чуть ли не на всем протяжении, сто раз кончала... – и вновь уронила голову.

– Забудь, – сказал Мазур как мог мягче, погладил по плечу, секунду поборовшись с неодолимым желанием сомкнуть пальцы на изящной шее, покрытой пятнами засосов. – Представь, что мы оба заснули недели на две, дикий сон видели...

Он еще долго сидел, гладя ее по волосам, а она лежала, как мертвая, и в голове по какой-то вовсе уж неведомой ассоциации звучал гитарный перебор, хрипловатый голос Ирки-философички, той самой бессовестно красивой интеллектуалочки, объяснившей им, что они – экзистенциалисты:

Или это мы летим неистово,

или это нас волна несет.

Так порою отплывают пристани,

а стоит идущий пароход...

Тогда он верил, что Ирка писала стихи сама, лишь несколько лет спустя случайно узнал, что она их слизывала из старых эмигрантских журналов...

Глава пятая

Тяжело в деревне без нагана...

По тайге они шли часа два. Сущие пустяки по сравнению с тем, что пришлось вынести, – прогулка вокруг песочницы...

Понемногу Ольга оттаяла, так и не проронив ни слезинки. И послушно стала собираться. Они и в самом деле отыскали в спальне кое-какие вещички, на Западе вышедшие из моды, но все равно более цивильные, чем их прежняя одежда. Ольге, правда, все было велико, джинсы даже с поправкой на нынешнюю моду пузырились, словно запорожские шаровары. Поборов враждебную брезгливость, Мазур переоделся. Теперь оба выглядели самую малость наряднее, но кроссовки, увы, пришлось оставить прежние. Отыскав безопасную бритву, Мазур начисто сбрил бородку, нацепил затемненные очки и походил теперь на ларечника средней руки, а Ольга – на телку такового.

Сумку прихватили с собой, но консервы и плитку оставили. Как и ружье. С двустволкой на плече не особенно и погуляешь по Пижману, а денег на еду хватит – он хотел было выкинуть «премиальные» доллары в сортир, но решил, что в их положении не до высоких чувств. Главную внутреннюю борьбу пришлось выдержать, раздумывая над документами. В конце концов он сжег паспорт Федора – теперь, когда Мазур остался без бородки, документ не выдержал бы и беглого осмотра. Но милицейское удостоверение, как ни рискованно казалось, оставил при себе – в общем-то, если прикинуть, на них и без того повисло столько всякого, что красные корочки сами по себе ничем не отягчали, лишь добавляли грехов к уже свалившимся на плечи...

Мелькнула мысль поджечь дачу. Однако Мазур ее отбросил – даже не потому, что это могло привлечь внимание проспавшегося сторожа. Очень уж мелкой местью выглядело бы...

Никто не видел, как они уходили, – на соседних дачах так и не появилось ни единой живой души, роскошный поселок утопал в тишине. Только овчарка сторожа, собака сверхбдительная, все же заслышала их, должно быть, долго гавкала вдали.

Сначала с магистрали доносился шум машин, но вскоре Мазур стал забирать влево, и они долго шагали в тишине, если не считать птичьего пения и цоканья белок временами. За все время они не обменялись ни словом, избегали даже встречаться взглядами. Что-то меж ними пролегло, еще неоформившееся, зыбкое...

Оказавшись на опушке, Мазур долго рассматривал в бинокль окраину долгожданного Пижмана. Частные домишки давно ожили – шел дым из труб, погавкивали собаки, судя по долетавшим разговорам, детей поутру выпихивали в школу, а они, как водится, ленились и оттягивали. Вдали виднелась парочка серых «хрущоб», слева дымила труба. Магистраль осталась далеко справа, и не рассмотреть – Мазур лишь по виденной раньше высоченной трубе определил, где она пролегает.

– Пошли, – вздохнул он, пряча бинокль в футляр, а футляр – в сумку.

Это было первое произнесенное слово. Однако Ольга никак не отреагировала на столь эпохальное событие, послушно пожала плечами. Потом спросила:

– Дорогу приблизительно знаешь?

– Не зря ж я его расспрашивал... Должен найти. Надень-ка косынку. Повяжи по-деревенски, косу под воротник спрячь. У тебя особой приметой определенно будет коса, а у меня – борода. Которой, слава богу, больше нету. Одежда другая, есть шансы...

Они вошли на окраину, двинулись меж двух рядов бревенчатых крепких домов – не спеша, но и не останавливаясь, уверенным шагом людей, имеющих перед собой конкретную цель. Из объяснений водителя Мазур получил, понятно, лишь самое общее впечатление о «северной столице» губернии, но двигаться следовало как можно целеустремленнее, пусть даже по ошибке забредут не туда, плевать, поплутают... Человек неуверенный западет окружающим в память прочно и надежно, особенно здесь, в глуши.