Кожа для барабана, или Севильское причастие - Артуро Перес-Реверте

Он шел до дверей целую вечность, теребя пальцами узел галстука так, словно собирался ослабить его. Он хотел привести в порядок свои мысли, но они путались из-за жары, гула разговоров, яркого света и шума автомобилей. Было трудно оценить, хорошо или плохо то, что произошло: однако его планы расстроились, и теперь требовались новые. Но, так или иначе, хладнокровия Гавире было не занимать; еще не успев дойти до двери, он уже взглянул на часы, сознавая, что отменить назначенный обед невозможно, мысленно обругал Перехиля за то, что в самый нужный момент его не было под рукой, и нашел по крайней мере три весомых довода в пользу положительного характера случившегося. Так что, выходя на террасу, все еще с солнечными очками в руке, он был настроен почти оптимистично и обдумывал, каким образом подать событие дону Октавио Мачуке. Но старик был не один. Он как раз встал, чтобы поцеловать Макарену, рядом с которой стоял высокий священник, приехавший из Рима; и все трое смотрели на него. Гавира процедил сквозь зубы такое сочное ругательство, что две солидные сеньоры, только что встретившиеся ему в дверях, вздрогнули и обернулись ему вслед.

Макарена сама рассказала почти обо всем. Она сидела на краешке стула напротив Мачуки, чуть наклонясь к нему, и говорила, хмурясь мрачно и сосредоточенно. Лоренсо Куарт смотрел на ее профиль в обрамлении падающих на плечи волос, на засученные по-мужски рукава голубой клетчатой рубашки, открывавшие смуглые изящные руки, движениями которых Макарена подчеркивала сказанное. Время от времени старый банкир брал одну из этих рук в свои, сухие, бесплотные, похожие на лапы хищной птицы, и мягко сжимал ее, стараясь успокоить свою любимицу. Однако Макарена выглядела не столько встревоженной, сколько разгневанной. Это была ее территория, это были ее муж, ее крестный, ее пристрастия и неприязни, ее память и ее раны. Так что Куарту оставалось только держаться в стороне, предоставив действовать ей и слушать, наблюдая за обоими мужчинами, в чьих руках, так или иначе, находилась судьба церкви Пресвятой Богородицы, слезами орошенной. Наконец Макарена замолчала и откинулась на спинку стула, бросив враждебный взгляд на Пенчо Гавиру, который курил с бесстрастным лицом, то складывая, то вновь раскрывая свои солнечные очки и временами молча поглядывая на Куарта, Теперь все смотрели на него. И первым заговорил старик Мачука:

– Что тебе известно об этом, Пенчо?

Куарт увидел, что рука Гавиры перестала теребить очки, уверенным движением приблизилась ко рту и, вынув из него сигарету, зажала между пальцами.

– Не говорите глупостей, дон Октавио. Что может быть известно мне?

Пиво, с уже осевшей пеной, грелось в его стакане. Подошел нищий попросить милостыню; Мачука жестом велел ему уйти.

– Мы говорим не о покойнике, – сказала Макарена, – А об исчезновении дона Приамо.

Гавира глубоко затянулся, и прошла целая вечность, прежде чем он выдохнул дым. Он продолжал смотреть на Куарта.

– Между тем и другим должна быть какая-то связь. Как мне кажется.

Макарена сжала руку в кулак, словно хотела ударить по столу. Или ударить мужа.

– Ты знаешь, что никакой связи нет.

– Ошибаешься. Я не знаю ничего.

Рот Гавиры искривился в жестокой усмешке.

– Ведь это ты у нас специалистка по церквам и по священникам. – Он указал на Куарта. – Ты и шагу не ступишь без своего духовного наставника.

– Будь ты проклят.

Октавио Мачука поднял тощую руку, чтобы охладить страсти. Куарт, молча наблюдая за всеми, заметил, что глаза старого банкира за прищуренными сморщенными веками не отрываются от лица Гавиры.

– Правду, Пенчо, – сказал Мачука. – Я хочу услышать правду.

Гавира еще раз затянулся и швырнул сигарету на тротуар, прямо под ноги продавцу лотерейных билетов, как раз намеревавшемуся предложить им свой товар. Потом посмотрел прямо в глаза шефу.

– Дон Октавио, клянусь вам, что мне ничего не известно об этом покойнике в церкви, за исключением того, что он был журналистом и, как говорят, порядочной сволочью. Неизвестно мне также и где находится этот чертов священник. – Он протянул руку, как будто собираясь снова поиграть очками, но, видимо, передумав, просто положил ее на стол. – Я знаю только то, что несколько минут назад мне рассказала по телефону моя секретарша: есть мертвое тело, подозревают отца Ферро, и полиция разыскивает его. – Он опять посмотрел на Макарену, потом на Куарта. – Это все.

– У тебя есть дела, связанные с этой церковью, – настойчиво произнесла Макарена. – Ты все время проделывал какие-то махинации вокруг нее. Я не могу поверить, что ты не замешан в этом.

– Так представь себе, что не замешан, – очень спокойно ответил Гавира. – Не буду скрывать, кое-что я действительно предпринимал. Один человек выполняя мои указания, недавно побывал там, чтобы изучить ситуацию. – Он повернулся к Мачуке, как бы обращаясь к его здравому смыслу. – Обратите внимание, дон Октавио, я вполне откровенен: я даже признаю, что думал о том, чтобы воздействовать на приходского священника более жесткими методами… Я взвешивал все «за» и все «против». Но и только-то. А теперь получается, что отец Ферро замешан в неприятном деле, что право церкви на занимаемую ею землю повисло в воздухе и что все это как нельзя более кстати для меня… – На лице его играла широкая улыбка Аренальской акулы. – Так что я должен вам сказать? Что мне жаль этого священника и что я рад за самого себя. – Он чуть склонил голову в сторону Мачуки. – За себя и за «Картухано». Никто не станет проливать слезы из-за этой церкви.

Макарена обдала его взглядом, исполненным презрения:

– Я.

Подошла цветочница, предлагая жасмин для сеньоры, но Гавира одним коротким словом заставил ее исчезнуть. Теперь он смотрел на жену, не уклоняясь от ее глаз.

– Это единственное, о чем я сожалею во всей этой истории. О твоих слезах. – На мгновение его голос смягчился. – Я по-прежнему не понимаю, что произошло между нами. – Он искоса жестко взглянул на Куарта. – Как и того, что за этим последовало.

Она покачала головой, отказываясь развивать эту тему:

– Говорить о нас с тобой слишком поздно. Мы с отцом Куартом пришли, чтобы спросить тебя о доне Приамо.

Черные глаза Гавиры блеснули.

– Мне начинают надоедать эти постоянные встречи с отцом Куартом.

– А мне – встречи с вами, – отчеканил Куарт, чья профессиональная кротость была на пределе. – А все дело в том, что вы лезете в церкви, куда вас никто не звал.

Губы банкира яростно сжались, и на какую-то секунду Куарту показалось, что он сейчас ринется на него. По его жилам побежала ударная доза адреналина; однако Гавира уже снова улыбался своей спокойной и опасной улыбкой. Все это произошло мгновенно, без неуместных жестов и угроз. Теперь Гавира обратился к Макарене:

– Уверяю тебя, что я не имею к этому никакого отношения.

– Нет. – Она снова подалась вперед, упираясь локтями в стол, с серьезным и мрачным выражением лица. – Я знаю тебя, Пенчо. Не понимаю почему, но я уверена, что ты лжешь. Так и запомни: даже если сейчас ты говоришь искренне, то все равно лжешь. Есть нечто, что никак не вяжется с другим, не объясняется без твоего участия. Даже если ты не имеешь к этому отношения, исчезновение дона Приамо – исчезновение именно сегодня – дело твоих рук. Это твой образ действия, твой стиль.

Куарт заметил, что Гавира мгновение колебался. Это было только мгновение – какая-то молниеносно промелькнувшая тень сомнения в его темных бесстрастных глазах. Его пальцы дважды раскрыли и сложили лежавшие на столе очки и снова застыли неподвижно.

– Нет, – сказал он.

Это был, казалось, ответ не столько на выдвинутое обвинение, сколько на свои, скрытые от собеседников мысли. Октавио Мачука еще больше сощурился, с любопытством наблюдая за своим подопечным; и именно в этот момент Куарта охватила уверенность в том, что Макарена стреляла не наугад.

– Пенчо, – произнес Мачука.

Это был упрек и просьба, выраженные почти шепотом. Лицо Гавиры вновь стало непроницаемым, но он приподнял руку, как будто прося минутной передышки на размышление. Какой-то водитель, разозленный тем, что ему мешала неправильно припаркованная машина, оглушил всех яростным воплем своего гудка.

– Если ты имеешь к этому какое-нибудь отношение, Пенчо… – настойчиво проговорил Мачука. Теперь, судя по всему, он действительно был встревожен и бросал короткие обеспокоенные взгляды то на Макарену, то на Куарта.

– Таких случайностей не бывает, – пробормотал Гавира, погруженный в свои мысли, витавшие весьма далеко от этого кафе.

Потом, с видом человека, находящегося на нечеткой грани между реальностью и сном, он посмотрел на Куарта, затем на Макарену, почти с надеждой, что они подтвердят его не высказанные вслух мысли. Он открыл рот, чтобы сказать что-то, а может, чтобы глотнуть воздуха. Он по-прежнему сидел прямо, но его апломб исчез. Вдруг светофор переключился с красного на зеленый, и мимо понесся поток машин, ослепляя всех мельканием отражений и бликов. Гавира моргнул и резко покраснел. Его обдало волной жара.