Бальзак без маски - Пьер Сиприо

«Она теперь не больше чем поэма», — говорит Монриво.

Что касается маркизы де Кастри, то она была слишком сильным игроком, чтобы удаляться в монастырь. И для Бальзака она навсегда осталась любезным другом. В мае 1833 года, когда «Герцогиня де Ланже» печаталась в «Эко де ля Жен Франс», госпожа де Кастри дала князю Меттерниху прочесть первую часть «Истории Тринадцати», второй главой которой как раз и является «Герцогиня де Ланже». Немного спустя маркиза дала согласие просмотреть «Герцогиню де Ланже» и внести свои поправки — выступив в роли светской дамы, способной судить о правдоподобии диалогов, которые не должны выходить за рамки этикета.

Бальзак по-прежнему встречался с маркизой, которая стала герцогиней. Она приглашала его к обеду, он водил ее в лес на прогулки и рассказывал о своих романах… Герцогиня де Кастри навсегда осталась для него одной из тех особ, с которыми, по его мнению, следовало вести себя по-светски и проявляя изрядное остроумие. В соответствии с этим сложится и ее суждение о нем: «ветреный, любезный, непостоянный, тщеславный».

Итак, Бальзак выступил с разоблачениями нравов предместья Сен-Жермен. Он посмел заговорить о «торговцах и тружениках, которые укладываются спать в то время, когда аристократы лишь собираются обедать». Он высмеял «принца Монморанси, который возвышается, словно церковь Сен-Мартен, на углу улицы, носящей его же имя», и «герцога Фитц-Джеймса, потомка шотландской королевской фамилии, выстроившего себе особняк на улице Марии Стюарт, на углу улицы Монторгей».

В который раз на страницах произведений Бальзака появился, перекликаясь с творчеством Корнеля, образ малодушной знати, руководимой дурными советниками, в раболепии перед королем стремящейся принизить угрожающую ему опасность, лишь бы сохранить собственное беззаботное существование. Все эти люди готовы не щадить своих сил, чтобы «принизить величие и возвысить ничтожество».

«В любом государстве и при любой форме правления, как только патриции поступаются своим положением полного превосходства, они теряют всякую силу, и народ сейчас же опрокидывает их. Народ всегда желает видеть у них в руках, в сердце, в умах богатство, власть и способность действовать, умение говорить, мыслить и стяжать славу. Без этого тройственного могущества теряет смысл любая привилегия. Народы, как и женщины, любят силу в том, кто ими управляет, а любовь эта не бывает без уважения; они не согласятся покориться тому, кто не сумеет этого потребовать».

«СЛИЯНИЕ ВЫСОКИХ ДУШ»

«Adoremus in aeternum» — вот мой девиз.

Ты слышишь меня, любимая?[31]

Текст рукописи «Герцогини де Ланже» заканчивается припиской: «Женева, Пре-л’Эвек, 26 января 1834 года». Эта дата не соответствует действительности, но для нас важен именно этот день.

Ибо он стал днем, когда у негодницы маркизы появилась соперница, и притом не такая бесчувственная, но способная дарить ласки «слаще меда и жарче пламени».

Проследим за событиями с самого начала.

Письмо из Одессы с почтовым штемпелем от 28 февраля 1832 года пришло на адрес издателя Госселена с просьбой переслать его Бальзаку. Корреспондентка, подписавшаяся «Иностранка», сожалела, что в «Шагреневой коже» Бальзак, описывая драматические переживания женщины, якобы показал в превратном виде женский характер. Своего адреса написавшая не указала, но просила подтвердить получение письма, поместив сообщение в «Газет де Франс», что и было исполнено 4 апреля: «Г-н де Бальзак получил письмо, адресованное ему 28 февраля; он весьма сожалеет о том, что лишен возможности ответить, тогда как природа его возражений такова, что не позволяет опубликовать их здесь же; он выражает надежду, что его молчание не будет истолковано неверно».

Роже Пьерро датирует первое письмо Бальзака госпоже Ганской маем 1832 года. Бальзак сообщил свой адрес на улице Кассини. Вскоре последовало еще одно письмо, написанное в июле рукой Зульмы Карро, вероятно, под диктовку Бальзака. Госпоже Ганской, уделявшей особое внимание автографам и опасавшейся любопытства посторонних, очевидно, почудился в этом некий обман. В дальнейшем Бальзаку пришлось оправдываться и даже сочинить байку о двух своих почерках.

7 ноября 1832 года Ева Ганская решилась на письмо, которому суждено будет послужить толчком к зарождению столь прекрасной любви, что Бальзаку она со временем начнет казаться событием, поднявшимся выше обычной жизни простого смертного: «Вашей душе — века […]. По вашему знанию человеческого сердца я чувствую в вас существо высшего порядка […]. Вы поднимаете женщину до высоты ее истинного достоинства […]. Читая ваше сочинение, я отождествляю себя с вами […]. Мне чудится, что я начинаю чувствовать вашу душу в тех божественных эманациях, которые по мановению вашего пера пронизывают ваши произведения […]. Ангельский союз должен быть вашим уделом […]. Ваш гений представляется мне вершиной человеческого, но нужно, чтобы он стал божественным».

Здесь было именно то, в чем так нуждался Бальзак, часто считавший себя непонятым, если неуниженным: искреннее внимание, более того — восхищение. Тщеславие его было польщено. Горячая поклонница, угадавшая в его творчестве глубокую личную печаль, захотела исцелить ее доверительным и страстным участием.

Отвечая ей в январе 1833 года, он не боялся показаться смешным и в самом элегическом тоне рассказал свою жизнь: «Когда все, во что я верил, все, чего страстно желал, мне изменило; когда рассеялись все мечты, мне пришлось придумывать страсти. Я взвешиваю каждую фразу и каждое слово […]. Сколько любви я теряю при этом! Сколько счастья выбрасываю на ветер!»

С самого начала их переписки Бальзак находил для Евы место в своем искусстве, которое благодаря ей превратилось в символ любви. Будучи художником, он стремился сделать прекрасней жизнь той, кого любил. Может быть, любовь и есть то единственное, что позволяет увидеть красоту в предметах и людях. Творчество Бальзака отныне перестало подчиняться инстинктам, настроениям и страстям. С «Шагреневой кожей» покончено. Он весь отдался раскаянию, которое помогает избегнуть греха. И писал он теперь не для каких-то там читателей, а для одной-единственной собеседницы, с которой его объединяло чувство сверхъестественной общности, приоткрывающей тайный, высший лик мира. Временами Бальзак еще выдавал себя за несчастного поэта, но теперь позволял себе это лишь в переписке с Евой Ганской.

«Мою душу оживляет вечная истина, я чувствую ее; только вы можете понять и описать это биение чистой, священной любви; оно заставляет меня любить, чтобы жить, и жить, чтобы любить; оно дает мне силы с чистой и смиренной радостью озирать будущее, которое, я чувствую это, принесет счастье и радость тому, кто сумеет ухватить эту электрическую искру, эту вечную истину, объединяющую природную сущность, любовь и истину, чтобы помочь человеку осознать гармонию своего существования и сказать ему: „Вот что ты есть. Посмотри, чем ты должен быть!“