Собрание сочинений в четырех томах. 3 том - Борис Горбатов

1952 г., апрель

В ЯПОНИИ И НА ФИЛИППИНАХ

ЧЕЛОВЕК ИЗ СОСЛОВИЯ «ЭТА»

В Киото мне довелось быть на интересном собрании — на митинге представителей сословия «эта».

Здесь собрались разные люди. Одни в сюртуках и старомодных визитках — другие в заплатанной униформе времен Тодзио; в хороших шелковых кимоно — и в синих рубахах носильщиков с иероглифами на спине. Люди разного достатка, образования, культуры, разных политических партий и общественных идеалов сидели рядом. Их объединяли не имущественные, не политические, не родственные связи; сюда привела их принадлежность к одному сословию: на них на всех — и на богатых и на бедных — лежала печать «эта».

«Эта» значит в буквальном переводе: «много грязи», нечистые. Их называют еще «хинин» — не люди.

Но они были люди и собрались на этот митинг, чтоб в XX веке в «новой» Японии отстаивать свои человеческие права.

На этом митинге я познакомился с одним из ораторов — с Китагара Тайсаку. Потом мы беседовали с ним весь вечер.

Он хотел рассказать мне всю историю «эта», а я попросил его рассказать одну — свою собственную. И этого было достаточно.

Китагара родился сорок лет назад в префектуре Гифу, в селе Куроно, что значит — Черное поле.

В раннем детстве Китагара не знал, что он «эта». Он беззаботно играл с соседскими ребятишками; они дружили, иногда дрались, но никто не чуждался его.

Он жестоко голодал, это правда; его отец был бедняк, обремененный большой семьей, все девочками. Китагара-младший никогда еще не ел досыта, и все соседские ребятишки — тоже, и он считал, что полуголодное существование и есть нормальное состояние человека.

Зато весь мир, вся улица, со всеми бетонными ящиками для мусора, с каменными фонарями в садиках, с канавками, по которым плыли куда-то великолепные отбросы, с лужицами, рябыми от ветра, с кладбищем, где над могилами странные каменные чудовища: драконы, жабы, обезьяны — все принадлежало ему.

И он был счастлив. Последний раз в своей жизни. Потом он пошел учиться в начальную школу.

После урока дети играли на школьном дворе; в первый же день маленький Китагара стал играть с ними.

Вдруг подбежал мальчик из старшего класса.

— Не играйте с ним! — испуганно закричал старший мальчик, указывая на Китагара. — Он «эта»!

И все дети поспешно, как от чумы, как от проказы, вспорхнули и убежали от него. А он остался один.

Он ничего не понял. Он осмотрел себя, свою одежду, свои руки, он так тщательно вымыл их, идя в школу. Что было в нем такого, что ужаснуло их? Он был японец, как все, — маленький японец, желтолицый, черноволосый, не очень красивый, но и не безобразный. Почему же учитель брезгливо поморщился, разговаривая с ним, почему детвора дразнит его? Даже нищие мальчики задирали перед ним нос, — да, они оборванцы, голытьба, но все-таки не «эта»!

Только соседские ребятишки и в школе поддерживали детскую дружбу с ним. Бедняги, они тоже были «эта», и весь их квартал — квартал «эта», отчужденный от всего остального мира.

Так узнал Китагара Тайсаку о печати, которой его заклеймили навеки.

Но что ж это за печать проклятья? Откуда она? За что?

Он узнал об этом, когда вырос.

Давным-давно предки «эта» — настоящие, коренные японцы, куда более чистые, чем нынешние аристократы, — в силу превратности судьбы стали рабами императорской фамилии и вельмож. Это они, предки «эта», выстроили Киото, Нара, Камакура — столицы старой Японии; до сих пор основная масса «эта» живет вокруг этих центров.

Буддизм, принесенный в Японию из Китая, припечатал «эта» новой печатью презрения и отчуждения. По буддийским законам грешно убивать животных. Но не грешно мясо животных есть! Тот, кто ест курицу, невинен: он не проливал кровь. Виновен тот, кто курицу убил.

Люди «эта» не ели кур, свиней, говядины. Но они били дичь и резали коров для императорского двора. Они мяли и обрабатывали кожи и шили из них одежду вельможам и сбрую для их коней. По японским понятиям, нет на земле более презренного и грязного дела, чем ремесло кожевника.

Но феодалам нужны вечные рабы, нужно, чтобы кто-то вечно, всегда копался ради них в грязи, и они определили законом, что ремесло, как и сословное звание, переходит по наследству. Если отец мял кожи, должны мять кожи и сын, и внук, и правнук. Единственное, что передавал по наследству умирающий «эта», была печать сословия, проклятая печать!

Феодальный закон определил дальше, что презренные сословия должны жить все вместе, в особых кварталах, вроде кварталов гетто. «Эта» — нечистые, не люди — не должны ни сидеть, ни есть вместе с людьми. И браки между «эта» и людьми были запрещены законом.

И, наконец, уже сами даймио (вельможи) приказали «эта» носить особые знаки на одежде (кожаную карточку), чтобы все люди на улице сторонились их. (История повторяется: потом то же самое изобрели гитлеровцы!)

В 1868 году в Японии произошел переворот, который японцы называют «реставрацией Мейдзи». Сословная система была «ликвидирована». Правда, чисто японским способом. Сейгун, даймио, придворные стали наследственными пэрами, графами, баронами. Дворянство (самураи) получило огромную субсидию. Была обласкана и буржуазия.

А «эта»? Экономически сословие ничего не получило. Больше того, кожевенная промышленность, дотоле бывшая презренной «привилегией» этого сословия, теперь, в связи с ростом японского капитализма, попала в руки финансовых концернов. Капиталисты взялись за презренное ремесло. При этом они не нарушили буддийского табу: ведь не они резали скот и не они мяли кожи. Они мяли в своих руках только деньги, а деньги, как известно, не пахнут ни кожей, ни кровью.

Люди «эта» были окончательно разорены.

Зато они получили милостивый указ императора Мейдзи за № 61: «Упразднить название «эта» и «хинин». Отныне они, эти люди, должны быть приняты равными среди простого народа и по сословию и по профессии».

Прошло семьдесят пять лет с тех пор, но в положении сословия «эта» ничто не изменилось. Вероятно, нигде в мире старое не держится так неистребимо цепко, как в Японии. Все осталось по-прежнему. По-прежнему живут люди «эта» в отчужденных кварталах, отмеченные клеймом всеобщего презрения. Милостивый указ императора Мейдзи остался пустым листком бумаги.

Впрочем, жизнь Китагара Тайсаку это лучше всего иллюстрирует. Вернемся к ней.

В начальной школе Китагара был лучшим учеником. Досадно, но учитель должен был это признать.

— Как странно, — говорил учитель, — дети навоза учатся лучше, чем дети солнца.

Школа дала Китагара не много знаний, зато она растревожила, разбередила его, раздразнила аппетит к наукам. Но о гимназии нечего было и мечтать. Отец Тайсаку был бедный, очень бедный человек. Он один ковырялся на своих пяти танах арендованного поля. Четыре старших девочки уже были проданы в город: в прислуги и на фабрику.

И Китагара-младшему пришлось бросить школу и стать рядом с отцом в поле.

Пять танов земли, группа отчужденных дворов «эта» — вот мир, в котором отныне суждено было жить и умереть Китагара Тайсаку.

Он не хотел мириться с такой долей. И когда ему исполнилось шестнадцать лет, он убежал в Токио. Учиться!

В Токио у него были родственники: старшая сестра и двоюродный брат. Сестра не могла ему ничем помочь: она сама была нищая. Двоюродный брат, Токуси Китамок и, торговал шелком и сукном. Китагара пошел к брату.

Тот испугался, увидев его, побелел от ужаса, схватил за руку и потащил в самую дальнюю комнату. — Что ты делаешь со мной? — прошипел он. — Ты приехал зарезать меня?

Он боялся, что теперь откроется, что он «эта». Он скрывал пятно своего сословия тщательно, искусно, мучительно, как американец скрывает каплю черной крови в своих жилах. Ему удалось добиться успеха в торговле. Он женился на девушке из «людей»; она умрет от отвращения и ужаса, узнав, что он «эта», не человек. Его фирма лопнет. Он умолял своего нежданного и нежеланного брата скорее уехать домой...

Но Китагара сказал, что он не уедет. Он никому не скажет, что он «эта». Зачем ему говорить? Он тоже хочет места под солнцем. Он хочет учиться и работать. Пусть брат поможет ему найти место боя (слуги) у какого-нибудь богатого человека, больше ему ничего не нужно. Он будет служить и учиться.

Китагара остался у брата. Стали искать место, и нашли даже два. Министру просвещения господину Камато и одному доктору литературы нужны были слуги. Все складывалось как нельзя лучше. Китагара ликовал.

Но и министр и доктор литературы потребовали представить свидетельство из родного села о добропорядочности и честности Китагара.

Китагара был честен, он никогда ничего не крал. Ему легко дадут такое свидетельство в сельском управлении, но припишут, что он из сословия «эта».

И тогда выяснится, что и он «эта» и его брат «эта». Никто не возьмет «эта» на службу. Проклятый, заколдованный круг — из него не выскочить!