Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

подчинённым. Исходи то предложение от Гаранина или Бармина, Филатову и в голову бы не пришло артачиться, а раз от начальства — значит, ищи подвох и встречай в штыки.

— Ладно, посмотрим ещё, какая у тебя, шкура. — усмехнулся Семёнов. — Первую порцию снега уже заготовили, ребята, как скажете — начнём его таять.

— Рано. — Склонившийся над дизелем Дугин с трудом выпрямился, положил гаечный ключ на верстак и сунул руки под мышки. — Не успели ещё, Николаич, Венька сдуру поморозил правую клешню.

— Ну-ка. — Бармин осторожно снял с руки Филатова рукавицу и присвистнул. — За железо хватался?

— А ты попробовал бы иначе. — Филатов болезненно поморщился. — У Женьки вон шерстяные перчатки в заначке, а рукавицей не всякий ключ возьмёшь.

— Обморожение второй степени, — доложил Бармин. — Пошли в медпункт, детка.

— Отдохни, дай ключ, — предложил Дугину Гаранин.

— Нельзя, перепутаете.

— Что перепутаю?

— Порядок затяжки гаек, Андрей Иваныч. Их ведь нужно затягивать не лишь бы как, а от центра к краям крест-накрест, и за каждый приём на пол-оборота, не больше. Иначе такого можно натворить, горячими газами пробьёт прокладку.

— А мне доверишь? — спросил Семёнов.

Дугин поколебался.

— Лучше потом, Николаич, я сам попрошу.

— Хорошо, мы пока что баки со снегом принесём.

А неквалифицированная рабочая сила пригодилась тогда, когда пришло время затягивать гайки до упора. Казалось, позади самое трудное, а эта работа неожиданно потребовала от всех полной отдачи. Для удлинения плеча рычага в ключ вбили пустотелую стальную трубку и налегали на неё изо всех сил. Если гайка не проворачивалась больше ни у кого, за ключ брался Бармин. Обычно ему удавалось сделать ещё пол-оборота, и на этом можно было ставить точку.

Закончили, молча уселись кто куда, выжатые. Бармин принёс термос, налил каждому по чашке горячего чаю.

— Двужильный ты, док, — с невольным уважением сказал Филатов. — Тебе не клистирами командовать, а подъёмным краном работать.

— Да, не пожелал бы я хлюпику вроде тебя встретиться со мной в тёмном переулке, — охотно согласился Бармин. — Витамины нужно кушать, детка, зубки на ночь чистить, проказник ты этакий! И старших слушаться. Тогда вырастешь большой, толстенький и румяный.

Прикрыв глаза и расслабившись, Семёнов вспомнил о том, как приехал когда-то на побывку к родителям и на редкость удачно и своевременно заболел: не случись того приступа аппендицита, так бы и не познакомился с Барминым и вместо Саши был бы сейчас на Востоке кто-то другой. А нужен был именно Саша, и никакой замены ему Семёнов не видел. Удачно…

Поймал себя на том, что засыпает, встряхнулся и зябко повёл плечами. Правильно сказал Амундсен: единственное, к чему нельзя привыкнуть, — это холод. Ничего, скоро согреемся.

Пока механики монтировали на крышке цилиндров стойки коромысел, форсунки и другие детали, Бармин прочистил авиационную подогревальную лампу. С её помощью натаяли воды в баках и перелили в ёмкость, потом проветрили помещение, подтащили оба аккумулятора для стартёрного запуска, и Дугин подключил их к клеммам стартёра.

— Всё проверил? — спросил Семёнов.

— Кажись, всё, Николаич, можно запускать.

— Ничего не забыли?

Дугин развёл руками.

Ощущая сильное волнение, Семёнов покосился на товарищей, столпившихся у дизеля. Все замерли, неотрывно глядя на кнопку стартёра.

— Давай, что ли, — хрипло сказал Филатов.

Дугин посмотрел на Семёнова и вдавил большой палец в кнопку.

— Да запускай же! — прикрикнул Семёнов.

Дугин отпустил и снова нажал на кнопку, потом ещё и ещё.

Стартёр не работал.

Белов

Стоковый ветер с купола свирепствовал третьи сутки. В дома, которые ещё со времён Первой экспедиции занесло многометровой толщей снега, свист пурги не доходил, там было тихо и спокойно, и лишь неизбежные, три-четыре раза в день вылазки в кают-компанию заставляли обитателей Мирного проклинать опостылевший стоковый ветер. Впрочем, двадцать пять метров в Мирном — это ещё не пурга: далеко ходить никому не нужно (разве что за мясом на холодный склад, что на седьмом километре, там есть аварийный запас), метеоплощадка, аэрология и прочая наука — под рукой, и если соблюдать элементарные требования техники безопасности, такая пурга особых хлопот не доставляет. Ну расчищать двери, выходы из тамбуров нужно, радиозонды с удвоенной осторожностью запускать и к барьеру близко не подходить, чтобы не свалиться в море. Другое дело, если задует по-настоящему, метров на сорок — пятьдесят в секунду; здесь уже всякие шутки в сторону, в двух шагах от дома можно погибнуть. Когда на станцию обрушивались такие ураганы, жизнь замирала. Люди выходила на свежий воздух при крайней необходимости и только в связке, передвигались, держась за леера и по прибытии на место немедленно докладывались дежурному. Многого недосчитывались в Мирном после такого разгула стихии. Ветром опрокидывало столбы электропередачи, гнуло антенны, уносило за тридевять земель всё, что плохо лежало, а однажды ураган, переваливший за двести километров в час, сорвал с мертвяков самолёт ИЛ-12 и утопил в море его обломки.

Хуже всех в непогоду лётчикам. Они вообще по натуре народ деятельный и нетерпеливый, на земле работа для них не работа, по-настоящему полноценность свою они ощущают лишь в воздухе и потому острее, чем люди других профессий, переживают унизительную зависимость от погоды. Особенно полярные лётчики, для которых нормальные метеорологические условия — редкое и счастливое исключение. Жёсткие наставления и инструкции связывают полярных лётчиков по рукам и по ногам настолько, что, если захочешь летать по правилам, будешь почти всегда сидеть на земле. Нигде так природа не сопротивляется авиации, как в высоких широтах. Можно взлететь — на трассе непогода; видимость «миллион на миллион» — в месте назначения низовая пурга; погода лучше не придумаешь — не проходят короткие радиоволны, и нарушается работа компасов, а на ориентиры в полярной пустыне не очень-то надейся; всё и везде идеально — так самолёт обледенел… Хочешь летать в высоких широтах — готовься к тому, что каждый день будешь рисковать, нарушать инструкции. А не нравится такая перспектива — летай над Большой землёй. Тоже будут любимые лётчиками острые ощущения, но в пределах установленных правил…

Не узнав на радиостанции ничего нового, Белов, держась к ветру спиной, пошёл на Комсомольскую сопку и по железной лесенке забрался на смотровую площадку, образованную верхом огромной цистерны.

Мирный замело по самые тамбуры; когда стихали порывы ветра, можно было увидеть лишь силуэты нескольких домиков, защищённых от пурги складками местности. Снежным одеялом покрылись скалы островов, оторвало от берега и унесло в море припайный лёд, сторожевыми башнями возвышались айсберги, давным-давно севшие на мель и ставшие неотъемлемой частью здешнего пейзажа. Через месяц — полтора, подумал Белов, многое переменится: могучий лёд снова скуёт море Дейвиса, на свежий