Пепел над пропастью. Феномен Концентрационного мира нацистской Германии и его отражение в социокультурном пространстве Европы середины – второй половины ХХ столетия - Б. Г. Якеменко

В 1956 году из программы Каннского фестиваля под давлением правительства Аденауэра был исключен фильм об Освенциме «Ночь и туман» французского режиссера А. Рене. От Эриха Марии Ремарка, закончившего новый роман о войне, издательство в категорической форме потребовало внести в текст значительные правки, касающиеся преступлений нацистов против советских мирных жителей, а когда роман вышел, он столкнулся с разгромными рецензиями в западногерманских газетах. В это же время закономерно сходит на нет общественный интерес к поиску скрывшихся нацистских преступников. С. Визенталь, посвятивший свою жизнь розыску последних, констатировал в середине 1950-х годов, что он остался один, «не считая пары других таких же дураков-единомышленников», ибо «послевоенная фаза охоты за нацистами завершилась»[764]. Закономерным финалом этого процесса явился, по словам С. Келлерхоф, «законодательный трюк» второй половины 1960-х годов авторства ключевой фигуры федерального министерства юстиции Э. Дрейера. Благодаря этому трюку «все преступные деяния, кроме убийства в узком смысле, после 1960 года задним числом были признаны утратившими силу за давностью лет. До сих пор это является самым большим скандалом в немецкой правовой истории, и к тому же все это происходило на глазах у общественности. Сотни уже начатых процессов против «преступников за письменным столом» рассыпались»[765].

Все это привело к тому, что в европейском сознании сложилось, как указывал Б. Беттельгейм, три парадоксальных – на фоне того, что произошло, – подхода к «феномену концлагерей»: а) существование концлагерей в человеческом обществе в целом считалось невозможным (вопреки имеющимся доказательствам), потому что акты жестокости якобы совершались небольшой группой сумасшедших; б) информация о лагерях считалась специальной пропагандой, далекой от действительности (дошло до утверждений, что газовые камеры были построены… после войны в пропагандистских целях). Этот подход поощрялся еще фашистским режимом, называвшим все сообщения о лагерном терроре пропагандой ужаса; в) информация считалась правдивой, но обо всех ужасах старались поскорее забыть[766]. То есть возникала ситуация «коммуникативного замалчивания», когда не только виновные не хотели говорить о произошедшем, но этого не хотело и общество, отгораживающееся от узников стеной молчания, неслышания и непонимания.

Поэтому закономерно, что книгу П. Леви о его заключении в Освенциме «Человек ли это?» удалось опубликовать в 1947 году в никому не известном издательстве небольшим тиражом. Но даже и этот тираж, несмотря на одобрительные рецензии в газетах, не был раскуплен, а переиздание в Италии было отклонено, причем отклонено редактором Н. Гинзбург, которая была участницей антифашистского сопротивления, а ее муж погиб в гестапо. В результате книга вышла повторно только в 1958 году. «В наши дни говорить о концентрационных лагерях – это дурной вкус»[767], – констатировал П. Леви. Книга О. Когона «Государство СС» была почти неизвестна в ФРГ – к ней стали возвращаться только в 1970-х годах. Работа Э. Визеля «И мир молчал» была отвергнута всеми крупными парижскими и американскими издателями. Даже усилия знаменитого Ф. Мориака далеко не сразу привели к результату – ему потребовались долгие месяцы и много личных встреч, прежде чем он смог пристроить рукопись, но все равно, для того чтобы издать ее, пришлось смягчить текст, существенно сократить объем книги и поменять ее название [768]. Воспоминания участника восстания в Треблинке Р. Глацара (в русском переводе «Ад за зеленой изгородью. Записки выжившего в Треблинке»), написанные сразу после войны, ждали издания около 40 лет. Записки погибшего члена зондеркоманды З. Градовского, найденные в земле у крематория в Освенциме в 1945 года (а это один из самых глубоких и бесспорных документов о том, что происходило в Концентрационном мире), удалось издать на личные средства одного благотворителя только в 1967 году – спустя 22 года после находки. И прошло еще 22 года, прежде чем записки перевели на европейские языки[769].

Попытки выживших узников создать мемориалы на территориях бывших концлагерей (в Дахау, Нойенгамме, Бухенвальде, Заксенхаузене) вызывали многочисленные споры и конфликты и часто встречали откровенное сопротивление (так, небольшая мемориальная выставка, открытая в крематории Дахау в 1950 году, через три года была закрыта). Ситуация стала меняться только в середине 1960-х годов, когда постоянные экспозиции были открыты на территории Дахау, Бухенвальда и Нойенгамма, прошел судебный «Освенцимский процесс» (1963–1965) и другие процессы, на которых был осужден ряд нацистских руководителей, многие из которых даже прошли процедуру денацификации.

В целом, как пишет Е. Лёзина, «судебные процессы первой половины 1960-х годов существенно изменили ситуацию в западногерманских судах… со второй половины 1960-х годов 60 % всех уголовных преследований нацистов стали составлять преступления, имеющие отношения к массовому уничтожению людей. В тот же период изменился этнический состав жертв нацистских преступлений: если до 1966 года 62 % пострадавших составляли немцы, то в последующий период число представителей других этнических групп возросло до 86 % (в частности, с 29 % до 76 % возросло количество судебных преследований по преступлениям, совершенным против евреев). Аналогичный сдвиг произошел в территориальном фокусе судебных разбирательств: если до 1966 года 72 % составляли преступления, совершенные в Германии, то после 1966 года география рассматриваемых в суде преступлений расширилась. Теперь 83 % судебных преследований имели отношение к местам, находившимся за пределами страны (в основном в Польше – 41 %, и в Советском Союзе – 31 %). Претерпели изменения и категории обвиняемых преступников: с 2 % до почти 11 % возросло количество судебных разбирательств над членами «эскадронов смерти», с 20 % до 31 % – над охранниками трудовых лагерей и лагерей смерти, с 27 % до 44 % – над членами полиции»[770]. Всего же с 1945 года и до настоящего времени, как пишет С. Келлерхоф, «из 170 тысяч обвиняемых западногерманскими, а с 1990 года общегерманскими судами к ответственности было привлечено не более семи тысяч человек, из которых около 1200 человек были осуждены за убийства и лишь 175 человек были формально приговорены к пожизненному заключению»[771].

Однако очень многие попытки зафиксировать трагическое прошлое в памятниках, создать локусы мемориализации, невзирая на указанные изменения, увенчались успехом еще намного позже (так, памятный комплекс, посвященный шести миллионам евреев, погибших от рук нацистов, появился в Берлине вообще только в 2005 году, после 17-летней дискуссии, и его создание ознаменовалось скандалом, после того как выяснилось, что химический концерн «Degussa», выпускавший в годы войны «Циклон-Б» для газовых камер концентрационных лагерей, изготовил специальный антивандальный раствор для мемориала[772]). Это было связано с общественным нежеланием иметь перед глазами топосы страшного прошлого, самые убедительные и достоверные его следы, исключающие любые дискуссии на тему о существовании лагерей и преступной сущности нацизма. Таким образом