Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев

Под ружьем у Кутузова оставалось 65 тысяч человек.

Что же касается французской армии, то потери ее были тоже немалые (более 50 тысяч человек), что составляло около 39 процентов ее состава. Следовательно, Наполеон имел к концу битвы почти 85 тысяч человек.[143]

С учетом же не принимавших участия в битве двух дивизий (пребывавших на марше: первой дивизии молодой гвардии генерала Делаборде и итальянской дивизии генерала Д. Пино) численность группировки Наполеона достигала 95 тысяч человек, что почти в полтора раза превышало состав русских войск, то есть соотношение сил складывалось гораздо худшее, чем к началу Бородинского сражения. Особенно большие потери были во 2-й Западной армии. Здесь некоторые подразделения вообще перестали существовать, а отдельные части и соединения существовали номинально.

Оценив обстановку, Кутузов (несмотря на стремление многих продолжить сражение) принял решение отвести войска на новый рубеж с целью выиграть время, сблизиться с резервами и дать очередное генеральное сражение за Москву у стен Первопрестольной.

Таким образом, причина оставления бородинских позиций была в необеспеченности действующей армии резервами. Несмотря на то что уже шел третий месяц войны, военное ведомство и Его Императорское Величество не могли решить эту архиважную задачу. При этом на южном фланге по-прежнему в полном бездействии пребывала Дунайская армия адмирала Чичагова, да и 3-я Западная армия особыми потерями не понесла.

Словом, в те дни, когда Петербург и Россия ликовали, восхваляя Бородинскую битву, а Екатерина Ильинична принимала поздравления в связи с присвоением ее мужу фельдмаршальского звания, русская армия находилась в десятках верст от Бородино. В ночь с 7-го на 8 сентября, оставив Бородинское поле, отбиваясь от наседавшего авангарда Мюрата, приближалась она к Москве, а точнее — к позициям у деревни Фили, кои выбраны были для очередного сражения начальником главного штаба Большой действующей армии генералом от кавалерии Л. Л. Беннигсеном.

К великому сожалению, Леонтий Леонтьевич Беннигсен в очередной раз проявил свою полководческую несостоятельность. Позиция, выбранная им, оказалась крайне невыгодной.

Простираясь по фронту на шесть километров, для армии, потерявшей почти половину своего состава, она была велика. Левый фланг ее был практически открытым. Глубина же позиций составляла всего два километра, упираясь в крупную водную преграду — Москву-реку, через которую имелось лишь восемь наплавных мостов, не приспособленных для переправки по ним тяжелых грузов: артиллерии, обозов, а также кавалерийских корпусов.

Спуски к мостам были крутыми, доступными лишь для пехоты. Позиции пересекались идущими с запада на восток двумя извилистыми речками и большим количество оврагов и рвов, что затрудняло маневр войск и к тому же создавало условия для просачивания противника в глубь обороны. Эти же обстоятельства препятствовали действиям пехоты в бою в колоннах и каре. Местность не позволяла занять господствующее положение над противником, могла хорошо просматриваться им, и войска и артиллерийские позиции, расположенные здесь, могли быть подвержены губительному артиллерийскому огню.

Конечно, в случае неудачи в сражении переправить армию на противоположный берег реки было бы невозможно. При этом переправившаяся часть войск была бы несомненно потеряна при преодолении ею такого крупного города, как Москва.

Возможность второго генерального сражения и участь Москвы решено было обсудить на военном совете в Филях, что состоялся 13 сентября в избе крестьянина Андрея Фролова. По свидетельству очевидцев, в ожидании приезда Беннигсена Кутузов пребывал в расстроенных чувствах. Задуматься же было над чем. Несмотря на огромную настойчивость, просьбы и мольбы, армия не получила в пополнение ни одного человека. Предстояло решиться — принимать ли сражение в невыгодной позиции с противником, имеющим полуторное превосходство в силах.

По прибытии Беннигсена военный совет в составе М. И. Кутузова, Л. Л. Беннигсена, М. Б. Барклая де Толли, Д. С. Дохтурова, П. П. Коновницына, Н. Н. Раевского, А. И. Остерман-Толстого, Ф. П. Уварова, А. П. Ермолова и К. Ф. Толя был открыт.

Открывая военный совет, Кутузов особое внимание обратил на необходимость сохранения армии.

Затем слово было предоставлено автору позиций для сражения. Восхваляя выбранное им место, Беннигсен предложил для обсуждения вопрос: «Выгодно ли сразиться под стенами Москвы или оставить ее неприятелю без боя?»

Пользуясь правом председателя военного совета, Кутузов прервал Беннигсена и поставил другой вопрос: «Ожидать ли нападения неприятеля в невыгодной позиции или отступить за Москву?»

Дискуссия началась с выступления командующего 1-й Западной армией генерала Барклая де Толли. Преодолевая волны очередного приступа лихорадки, Михаил Богданович заявил: «Позиция для сражения непригодна: в случае неудачи вся армия была бы уничтожена на ней до последнего человека». И далее: «Защищая Москву, мы не спасем Россию… но, сохранив армию, мы приобретем возможность продолжать войну, коя с присоединением с резервами может завершиться сохранением армии и Отечества».

Мнения участников совета разделились. При этом некоторые из них предлагали свои варианты. Тот же Беннигсен предложил вместо оборонительного — наступательный вариант. Кроме Кутузова и Барклая за отступление высказались Остерман-Толстой, Раевский и Толь.

Против отступления были Беннигсен, Дохтуров, Коновницын, Уваров и Ермолов.

Последним говорил Кутузов: «С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставляю сохранить армию и сблизиться с войсками, идущими к нам на подкрепление. Самим уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Знаю, ответственность обрушится на меня, но жертвую собою для блага Отечества. Приказываю отступать». И чуть помолчав: «За разбитые горшки и отвечать, и платить придется мне».

Принять столь роковое решение на оставление Москвы было непросто.

Генералу Остерману-Толстому, человеку редкой храбрости, проголосовавшему за оставление Москвы без боя, в последующем постоянно и казалось, что армия считает его трусом.

Генерал Коновницын, уже после войны предвосхищая ответ на заданный вопрос о военном совете в Филях, восклицал: «Совесть моя чиста, совесть моя чиста. В военном совете в Филях я был против сдачи Москвы. Совесть моя чиста».

Командир 8-го корпуса генерал Бороздин открыто называл приказ Кутузова о сдаче Москвы предательским.

Сам же Кутузов, после принятия решения о сдаче Москвы, много плакал, позднее заявив: «Я весил Москву с целой Россией и со свободой Европы».